Песнь теней
Шрифт:
Где Йозеф был свободен.
Где я могла бы стать свободной.
Я сжала кулаки, выжав из клавира кислые ноты. Нет. Я не буду. Я не стала бы.
И все же, словно лодка, несущаяся против течения, я снова погрузилась в музыку. Свою музыку. В памяти и в подсознании скрипка начала играть вторую часть музыкального произведения, адажио. Я закрыла глаза и позволила увлечь себя в море.
Позволила себе утонуть.
Элизабет.
За опущенными веками рождались образы. Длинные, изящные пальцы на шее скрипки, мягкое движение согнутой
Я играла.
Работать над сонатой было так же легко и так же трудно, как, например, уснуть. Мое тело инстинктивно знало, как это делается, даже если забыл разум. Мои пальцы сами находили верные клавиши, время от времени прокладывая новые тропы, выискивая новые аккорды. Сочинение музыки – это процесс проработки идеи, сбор отрывков мелодий, звука, ритма и гармонии. Усовершенствование фраз, пауз и размеров. Черновики на черновиках, пока, наконец, не рождается тема, история, решение.
У меня не было решения.
Элизабет.
Рядом со мной на табурет опустилось что-то тяжелое. Аромат хвои и дремучих лесов наполнил комнату, оттененный нотами зимнего льда, хотя на улице уже давно шли весенние дожди. Мое дыхание стало неглубоким и частым, пока я тщетно пыталась утихомирить грохот своего мятущегося сердца.
Элизабет.
Студеный ветерок, едва уловимое дыхание, шепот в ухо. Король гоблинов всегда называл меня Элизабет.
– Будь, ты, со мной, – прошептала я в наполненную шепотом темноту.
Я затрепетала всей кожей, когда чья-то нежная рука убрала волосы с моего лица, а губы мягко прижались к щеке. Моя рука вспорхнула к лицу, как будто я могла пальцами поймать его поцелуй.
– Mein Herr, [20] – сказала я дрожащим голосом. – О, mein Herr.
Ответа не было.
Мне бы хотелось, чтобы я знала его имя и позвала его. «Ты не можешь любить мужчину, у которого нет имени», – сказал он. Он думал, что делает мне доброе дело. От мужчины, каким он был, теперь осталась лишь тень, а его имя более не принадлежало ему, отданное Древним законам в качестве жертвы, которую он заплатил за то, чтобы стать Эрлькёнигом. Но это было не доброе дело. Это было жестоко – жестоко находиться здесь, в верхнем мире, одной, живой, без него. Жестоко отказаться от нашей общей истории.
20
Мой господин (нем.).
– Пожалуйста, – хрипло сказала я. – Будь, ты, со мной. Пожалуйста.
Резкий вздох. Удушье от боли. Банкетка, явно застывшая под чьим-то весом рядом со мной, стала легче, и я ждала, что снова почувствую объятия Короля гоблинов.
Но когда я открыла глаза, в комнате было пусто.
В ней всегда было пусто.
Я закрыла лицо руками и заплакала.
Мягкий шорох ветвей, которые касаются друг друга на зимнем ветру, донесся до моего слуха. Я вспомнила о Веточке и Колютике, моих камеристках, о том, как их длинные, скрюченные пальцы стучат по сухим, чешуйчатым ладоням. Гоблинские аплодисменты.
Я вскочила на ноги.
– Эй! Есть здесь кто-нибудь?
Ответом мне была тишина, но не абсолютная тишина, не такая, как прежде. Я пересекла комнату, вытянув перед собой руки. Гротескные, нездешние твари исчезли и превратились в шторы, стулья и другие обыденные предметы.
Я была одна.
И все же.
Нужно было поспать. Усталость подорвала мои силы, разрушила мою защиту, как прилив разрушает плотину, сделав меня уязвимой перед вихрем в моем собственном сердце. Я разделась до ночной сорочки и, дрожа, быстро юркнула в постель.
Темнота поглотила мои глаза, но сон не шел. Я достигла его берегов, прикладывая усилия и плывя к покою, но он оставался недоступным. Я отчаянно хотела отдохнуть, усыпить глаза, разум и сердце.
Усыпить глаза, разум и сердце.
Не думай. Чувствуй.
– О, mein Herr, – вздохнула я. – Жаль, что я не могу. Жаль, что не могу.
Когда мой разум перешел в объятия сна, я ощутила тяжесть имени на своем сердце. Я сомкнула ладонь вокруг его кольца на шее и попыталась проснуться, попыталась вспомнить, но оно ускользнуло прежде, чем пришли сны.
Она зовет его.
Чудовище поднимает голову, когда из верхнего мира просачиваются звуки музыки. Охота утомила его, а руки и зубы покрылись серебром от душ неверующих. Его бледно-голубые глаза сияют от удовольствия, когда он вспоминает вкус жизни, солнечного света, дыхания и страсти, вкус, который пузырьками взрывался на его языке. Даже теперь они щекочут ему горло, и он запрокидывает голову со смехом, восторгом, неистовством и дикой несдержанностью.
Она зовет на помощь.
С тех пор, как они начали свою вечную поездку по небу, к их бессмертной компании присоединились еще несколько. Танцовщик в роще, певец за кулисами, художник в студии, пророк на аллее. Охота утащила их прочь на бессмертных лошадях сквозь завесу, но живой не в силах перенести перехода. Барьер становится оружием, лезвием, кинжалом в его руке. Невинная кровь проливается, когда принадлежащий Эрлькёнигу присоединяется к дьявольскому войску. Капли падают на землю и расцветают алыми лепестками, как маки на поле. Последние фрагменты живого, они – это все, что остается от людей, которыми они когда-то были.
Проходя через бесконечные пустынные коридоры, чудовище скользит от тени к тени, череда гоблинов крадется вслед за ним. Всю долгую ночь его руки несли меч и щит, а теперь сжимают скрипку и смычок. Подземный мир перестраивается и преобразуется по его воле, но впервые за целую вечность он оказывается в комнате, увешанной зеркалами, с клавиром в центре. Приемная комната.
Камин потух, зеркала потрескались, инструмент покрыт пылью и не настроен, но она все продолжает звать его сквозь завесу.