Песнь Ухуры
Шрифт:
Проклятье, даже если он уникален, то я все равно не видела ни одного сиваоанца с болезнью, хотя бы отдаленно напоминающий АДФ, от которого он мог заразиться.
Она выпрямилась и посмотрела на него.
– Нет, мистер Спок. Если у него АДФ и у местных жителей нет лекарства, тогда мы инфицировали целый мир самой страшной болезнью, которую когда-либо знала Федерация, – Вы не знаете этого наверняка, доктор Вилсон.
– Но и также не знаю наверняка и обратного, – ответила она; в ее манере и голосе чувствовалось раздражение.
Спок, которому доводилось наблюдать
Такая реакция была нелогичной, но вполне в духе медицинского персонала землян. Он еще немного подождал.
– Простите, – сказала вдруг Вилсон с неожиданной мягкостью. – Это не на вас я злюсь: я злюсь на себя. Я считала, что просмотрела команду «Энтерпрайза» достаточно тщательно, чтобы исключить такую возможность.
– Так как параметры болезни были на то время неизвестны, – ответил Спок, – я не вижу необходимости для вас принимать ответственность на себя.
Как вы сами совершенно верно указали мистеру Чехову, такое поведение расценивается не иначе как «тщеславие».
Она спокойно рассмеялась тому, как он использовал это слово.
– Да, мистер Спок, уверена, что вы правы, но я не знаю ни одного доктора, который не был бы тщеславным. И я взяла на себя ответственность в тот момент, когда ступила на борт «Энтерпрайза».
– Тогда я могу вам посоветовать отложить ваши рассуждения на другой момент. Они сейчас не имеют никакой существенной ценности и в то же время могут нанести ущерб нашему положению.
– Ущерб?
– Да. Могу я узнать, почему вы остановились, когда достигли центра колонии ногохватов?
Даже если вопрос и удивил ее, то доктор этого не показала и ответила:
– Я почти видела, как они снова валят меня на землю… я почти это чувствовала. Я застыла. – Она выпрямила спину. На ее лице появилось выражение, которое он видел до этого только один раз: триумф после эксперимента с Снанагфашталли. – Да, мистер Спок! Вы правы! Моя боязнь того, что может случиться, помешала мне видеть то, что происходило на самом деле. Мои преждевременные рассуждения поставили в опасное положение как вас, так и Несчастье.
– Я не говорю, что вы не должны рассуждать, – осторожно добавил Спок.
– Да, но я не должна позволять своим сомнениям мешать исполнению обязанностей. Я понимаю. Спасибо.
Когда Эван произнесла последнее слово, Спок вдруг потрясение осознал, что она сейчас оказала ему глубочайшее доверие, признавшись в своих тревогах. Такое внимание, как уже замечала Вилсон, было совершенно естественным для вулканца, но крайне необычным проявлением чувств у людей.
И встретив такие эмоции у Эван Вилсон, Спок пришел в замешательство.
Она кивнула сама себе, словно положив конец всем своим страхам, затем сказала:
– Мистер Спок, а вы знаете, что несмотря на окончание нашего разговора вы начали его с неподходящего, даже нелогичного предложения?
– Вы изумляете меня, доктор… в каком смысле нелогично? – он наклонился вперед, чтобы лучше видеть ее лицо. Возможно, это была попытка шутки.
– Вы предложили, если я правильно
– Ах! – догадался Спок, – нелогично в ретроспективе. Но меня просто поразило использование слова «неподходящий», разве в вашей культуре есть какое-нибудь табу?…
Она не дала ему договорить.
– Это ваша культура должна иметь табу на такую процедуру. Забыть намеренно!
Кто-то намеренно забыл последнее четверостишие песни Ухуры, четверостишие, которое говорило о лекарстве от болезни, и посмотрите, куда это нас завело! – Вилсон раскинула руки, обводя задымленную палатку, ее взгляд упал на спящего Чехова.
– Даже русские, на которых Чехов все время ссылается, в старину говорили: «Из песни слов не выкинешь». Но кто-то, cиваоанец или йауанец, намеренно забыл.
Она наклонилась к вулканцу.
– Подумайте, мистер Спок. Все, что я есть, – это кладезь воспоминаний и опытов, это все, на что я могу рассчитывать, столкнувшись с новой ситуацией. Следовательно, все, что я помню, каждая деталь, может быть существенной для моего выживания. Можете ли вы сидеть здесь и, практически ничего обо мне не зная, слепо предложить… оградить меня, изъяв то, что является ценным, украсть часть того, что определяет меня как личность? Вилсон снова внимательно посмотрела на него. Ее голубые глаза смотрели крайне пронзительно. – Я знаю, вы предлагали мне помощь, и благодарна вам за это. Но я скорее пройду через еще одну колонию ногохватов без дозы Йубаланского рома, чем соглашусь на ваше предложение. – Она дотронулась пальцем до виска. – Моя память – это все, что у меня есть, мистер Спок.
Это все, что я есть.
«Интересное открытие, – подумал Спок, поднимая бровь, – различие двух культур или нечто другое, но ему следует запомнить ее слова». А вслух он произнес:
– Это, доктор Вилсон, очень много. Она покраснела, моргнула один раз, затем поднялась с корточек и сказала:
– Становится светло. Если вы присмотрите за костром, я разбужу остальных. И я поберегу мои опасения для более подходящего момента, обещаю вам.
Спок подкладывал дрова в костер и помешивал золу, время от времени бросая взгляд на Вилсон, и размышляя. Ее, как и Джеймса Кирка, невозможно было бы представить на кабинетной работе. Он вдруг подумал о том, что Вилсон, подобно ему, видимо, чувствует себя чужой в человеческом обществе.
Возможно, Джеймс прав, и очень многое зависит от различия в культурах.
Спок признавал, конечно, только в мыслях, что большинство его собственных поступков были продиктованы желанием отказаться от своего человеческого наследия, кому как не ему знать, каким сильным может быть это желание.
Джеймс Кирк радостно приветствовал его:
– Доброе утро, Спок!
От неожиданности вулканец выронил зеленую веточку, которую использовал для того, чтобы помешивать угли, – искры брызнули в разные стороны. Затем, быстро придя в себя, он достал ее из костра и сказал: