Песнь валькирии
Шрифт:
Позже Тола узнает, что в момент, когда вызываешь богов, все меняется: желание, чтобы они явились, превращается в желание, чтобы они не приходили. Она стояла, живая между мерзлых камней, и, испытывая невероятный холод, чувствовала свою человеческую природу и уязвимость. Она знала, кого нужно искать. У этих народов еще была своя вера и свои истории. По воскресеньям они взывали к Иисусу, а если он не приходил, они оставляли жертвы и послания на камнях своим богам и эльфам. Она знала заклинание и теперь произнесла его, дабы понять, что им с Хэлсом нужно делать.
ГоспожиОна повторяла это снова и снова, и смысл слов стал ускользать от нее. Гневная песня. Гневный певец. Она вспомнила старые слова. Вотан. 'Oдин, как звала его семья Хэлса. Смерть в его шлеме, смерть в его петле, в водах трясины. Ногти его почернели, кожа задубела. Хэлс продолжал мерить шагами пустошь. Она чувствовала его страх, как свой собственный, у нее скрутило живот, и она ощутила позыв испражниться. Затем это ощущение утихло и она еще больше замерзла.
Как долго она была там? Всегда.
Она была камнем, хранящим долину. Ее сестры стояли рядом, глядя вниз и протягивая к небу темные крылья.
Вдруг она услышала знакомое имя. Валькирии – так называл их ее отец.
«Подбирающие убитых. Темнее туч, они осматривают землю…»
У нее появилось ощущение полета, огромных крыльев, рассекающих небо: крыльев ли, теней – она не могла сказать точно. Она слышала крики воронов, холодный ветер бил ей в лицо.
Ее тряс Хэлс. Он пытался сказать ей, что сюда идут враги.
В небе сиял огромный полумесяц, но здесь, на холме, стелился туман.
Она возвышалась над ним и видела, как головы всадников появляются из тумана, словно они плывут по озеру. Тела коней плыли в тумане, как огромные рыбы в мутном море, а перед ними неслись копья всадников.
– Что будет отдано нам? – спросила одна из этих странных женщин голосом, грохочущим, будто комья земли, сыплющиеся на крышку гроба.
– Но мне нечего дать!
– Тогда тебе нечего хотеть.
– Помогите мне одолеть тех, кого я ненавижу.
– Цена высока.
– Я заплачу эту цену.
Она была на земле и в небе одновременно. Всадник издал клич и сказал что-то на странном наречии. Он увидел их и повернул к ней, обнажив меч.
Он сказал что-то еще, и она услышала в его словах радостное возбуждение. Ему было приятно найти здесь молодую женщину.
На поверхность тумана легли лунные тени, и эти тени были крыльями гигантских птиц – или существ, подобных птицам. Что-то темное пронеслось прямо над ней, и она, повинуясь инстинкту, закрыла лицо руками. Всадник неспешно слез с коня. Он сжал рукой ее горло, но ей казалось, что она видит себя во сне.
Он разорвал на ней рубаху и толкнул ее, повалив на землю.
Из тумана, словно маска смерти, возникло женское лицо – черная, как деготь, кожа, золотая коса, свисающая к петле на шее. В одной ее руке был щит, в другой – огненно-черное копье, а за плечами – крылья, как у гигантского ворона, но из лунного света и теней. Она выкрикнула одно слово: «'Oдин!» – и Тола знала, что это имя означает смерть.
Черное
Фигуры то появлялись из тумана, то снова исчезали, чтобы явиться в другом виде – в облике женщин, летящих на черных крыльях или спускавшихся на землю на конях из теней и тумана.
Норманны, размахивая мечами, метались во мраке, словно загонщики, направляющие уток туда, где их ждут стрелы и камни из пращей. Она увидела, как один из них был поднят прямо из седла и взмыл вверх, в холодный водоворот. Норманны издавали тревожные крики, лошади панически ржали. Один из всадников вскрикнул – его конь кинулся назад и, встав на дыбы, опрокинулся. Другой норманн размахивал мечом над головой, словно сражался с воздухом. Он тоже упал, хотя она не видела, что выбило его из седла.
Вокруг хлопали крылья, словно в окна билась свирепая буря. Кони хрипели, воины выкрикивали проклятия, а бросающиеся на них женщины издавали свои воинственные кличи.
Вотан! 'Oдин! Гримнир! Эти имена звучали в ней, словно завывание ветра в долине, и она знала, что они означают: «Ярость». «Безумие». «Смерть».
Одна из женщин подняла копье вверх и в экстазе издала вопль, а ее конь заржал, топча тело упавшего норманна.
Тола позвала Хэлса, но его нигде не было видно. Из всех норманнов осталось только двое. Один из них увидел ее, и его конь двинулся к ней по склону.
Она снова вернулась в себя, и уже была не в небе, а на земле, прямо под копытами его коня, беззащитная и испуганная, наполовину скрытая туманом. И вдруг спину всадника пронзили две стрелы. За выступом скалы она заметила мужчину – в тумане были видны лишь неясные очертания его силуэта. На голове его была медвежья шкура – так делали некоторые воины ее отца, надеясь, что в бою им передадутся качества этого дикого зверя.
Конь двинулся на нее, таща убитого всадника, застрявшего в стременах. Он обдал ее своим теплым дыханием. Она обернулась и, утратив равновесие, упала на холодную землю. Человек в медвежьей шкуре ринулся к ней. Над ним подобно горящим искрам, вьющимся в клубах дыма, кружили грозные женщины. Затем с хлопаньем крыльев и безумным конским хрипом они поднялись над туманом, словно готовясь к атаке.
Из долины поднимался вой – долгий, похожий на звук рога, зовущий стадо домой, и она невольно обернулась. В этом вое она услышала голоса людей, переживших смертельное горе, – матерей, потерявших детей, отцов, нашедших свои семьи убитыми, стариков, окаменевших перед обгоревшими руинами своих жилищ.
– Волк уже на холмах, – заговорила одна из мертвых сестер. – Дар за дар. Твои враги мертвы.
Все они, с их лицами цвета болотной трясины, с петлями на шеях, с крыльями и копьями, были погружены в туман, а ее обвивали руки Хэлса, но его тело было неподвижно, а на груди зияла кровавая рана. Тола держала его и плакала – она оплакивала цену, которую заплатила за помощь сестер.