Песнь ветра
Шрифт:
– А вот и компания, вольный путь, да пыль тревог.
– Сырость утр, да вечный гнус, – подумав секунду, поддакнул Тычок. Пес его знает, откуда в нем взялась эдакая поэтичность. Перстень, небось, подъял над обыденностью. – Да не оскудеют твои струн… эмм… песни.
– Клянусь арфой Прекраснейшей! – изумился менестрель. – Вот уж не ожидал такого полета! Не иначе сама судьба одарила меня изысканным собеседником!
Надо было что-то ответить, но у Тычка как-то выветрились нужные слова, и он лишь скромно кивнул, присаживаясь неподалеку.
– Притомились мои ноженьки, –
Лютнист сочувственно покивал и устремил беспечный взор в небеса.
– Меня зовут Аллонель, – поведал он. – С кем имею счастье встречи?
– Э… – замялся Тычок, – Аллотык. К твоим услугам.
Ведь если начинаешь новую жизнь, почему бы не начать с достойного имени, как у большинства нормальных людей? Свое имя – если оно было именем, а не ехидной кличкой времен полубеспамятного невольничьего детства – Тычку никогда не нравилось: не он его выбирал, да и вовек бы не слышал. Аллотык, впрочем, ему тоже не особо понравился.
– Почти тезки, – с улыбкой пропел Аллонель. Он потянулся за лютней, пристроил ее на колене и тихо заиграл легкий, ненавязчивый мотивчик. – Я вижу, тебя что-то тяготит, друг мой. Поведай свою печаль.
– О… – подивился новоявленный Аллотык. – Ты прав, э… мудрый Аллонель. Я долгое время бьюсь над неразрешимым вопросом.
Менестрель обнадеживающе кивнул.
– Меня вдруг заинтересовало, для чего живут люди? Ты не знаешь?
– Ну, – лютнист снова принялся разглядывать облака, – разве ж он неразрешимый? Тут нет секрета. Любой мужчина живет ради того, чтобы найти женщину и сделать ее счастливой.
–Ух ты! – восхитился Аллотык и тут же припомнил давешнюю рыжую бестию, – а если я уже… того? Осчастливил?
Аллонель взглянул на собеседника повнимательней.
– Если ты уже преуспел, друг мой, то о тебе скоро начнут слагать песни. Как ее зовут?
– Э… кого?
– Даму твоего сердца. Какие у нее глаза, с чем ты сравнил бы ее голос?
– Кхе… – у настоящего мужчины вдруг запершило в горле, – эмм… ее имя?..
Врать не хотелось. Новая жизнь, как-никак. Проклятье, почему он не спросил ее имени? Она-то сразу поинтересовалась. О, Творец – и этот, главный в его жизни, блин вышел комом. Какой теперь смысл темнить?
– Я не спросил ее имя, – сокрушенно вздохнул он. – Да и не собирался. Видно, она меня делала счастливым, а не я ее.
Мелодия вдруг неуловимо изменилась. Теперь лютня звучала с легкой грустью.
– От верного слова и сердце прозрело, – задумчиво пропел менестрель. – Светлый ты человек, Аллотык.
Тычок будто лимон раскусил. Сморщился, голову скривил:
– Не Аллотык, – буркнул он. – Тычок меня зовут.
– Доброе имя, – кивнул Аллонель. – И добрые мысли. А чем ты занимаешься помимо того, что бродишь по белу свету?
– Предсказаниями.
Лютня смолкла. Аллонель смотрел на Тычка с некой разочарованной укоризной.
– И что, сбываются?
– Мои всегда сбываются.
Менестрель иронично хмыкнул:
– Я готов поставить свою лютню, что человеку – если он не колдун – не дано знать грядущего.
– Я не колдун, но грядущее вижу, – виновато вздохнул Тычок, а затем вдруг лукаво прищурился. – Побереги свою лютню. Можешь поставить штиблеты, коли не жалко.
Он сжал кулак и с ехидной миной подпер им щеку. Аллонель испытующе взглянул на тускло блеснувший, выставленный на всеобщее обозрение тонкий перстень.
– И поставлю, пожалуй. Предскажи грядущее.
Тычок изменился в лице. Ему стало стыдно.
– Не надо, я пошутил.
– Ты не умеешь предсказывать?
– Умею.
– Так предскажи. Я хочу увидеть невозможное.
Тычок сокрушенно вздохнул. О, Творец – очередной блин грядущего снова комкался непотребством, осталось лишь слово сказать. Почему у него все всегда получается наперекосяк?
– С вон той сосны, – мотнул он головой, – сейчас сбежит белка, схватит шишку и залезает обратно.
Менестрель молчал. Та сосна росла за спиной предсказателя, и он никак не мог видеть шустрого зверька, который и правда изредка мелькал среди ветвей. Белка, как по команде, перепрыгнула на нужную сосну, метнулась на землю, замерла на мгновение, цапнула шишку и снова шмыгнула наверх. Собеседник-предсказатель все так же сидел, понуро глядя в пустоту: белку свою он и взглядом не удостоил. Аллонель криво усмехнулся и принялся стаскивать обувь. Тычок болезненно скривился:
– Не надо.
– Надо, – строго заверил Аллонель. – Грех сбивать ноги тому, кто обладает великим даром. Употреби его на благо. Башмаки я и новые куплю, добрые люди охотно делятся деньгами за мои песни.
Прощались тепло. Аллонель шел из города, Тычок сему весьма опечалился – вот хорошо бы побродить по дорогам в компании с мудрым менестрелем. Но здесь пути их расходились, и растерянный обладатель удобных штиблет направился в город один. В обувке, зато в дрянном расположении духа.
Город встретил его толкотней, гомоном и бдительными стражниками. Стегать и выпроваживать за ворота его никто не спешил: все меньше Тычок походил на бродягу. Стражников смущал взгляд странного проходимца – ушлые, подозрительные лиходеи смотрят по-иному. Во взгляде же этого бродяги витала целеустремленная мысль – любой видел, что человек идет по делу, причем наиважнейшему. Зачем такого выпроваживать – авось пользу городу принесет, пусть себе проходит, куда надобно. Тычку такое отношение было внове: вот что значит обутый человек. Везде ему и почет, и уважение.
Размышляя, куда бы направиться, Тычок брел по центральной улице. Его заинтересовали вывески. Буквы оставались теми же неведомыми закорючками, но картинки говорили сами за себя. Вскоре он ожидаемо увидел игорный дом. Победно улыбнувшись, Тычок последовал мимо. Оставим легкую добычу на крайнюю нужду, а пока поищем чего-нибудь позаковыристей.
Позаковыристей обнаружилось буквально тут же. Следующая вывеска гласила, судя по тисненной картинке, о чудодейственных предсказаниях. Вот оно.
Когда он поднимался на высокое крыльцо, в животе заворочался липкий страх. То, что он мог тут учинить, вызвало веские опасения. Но новая жизнь диктовала и новые поступки, а страх нередко являлся их существенной частью. Что же, когда-нибудь надо начинать.