Песни каторги

Дорошевич Влас Михайлович

Еще сколько я, добрый молодец, не гуливал. Что не гуливал я, добрый молодец, не похаживал, Такова я чуда-дива не нахаживал, Как нашел я чудо-диво в граде Киеве: Среди торгу-базару, середь площади, У того было колодечка глубокого, У того было ключа-то подземельного, Что у той было конторушки Румянцевой, У того было крылечка-у перильчата, — Уж как бьют-то добра молодца на правеже, Что на правеже его бьют, Что нагого бьют, босого и без пояса, В одни гарусных чулочках-то, без чоботов: Правят с молодца казну да монастырскую ^{1} Из-за гор-то было гор, из-за высоких,  Из-за лесу-то было лесочку, леса темного,  Что не утренняя зорюшка знаменуется,  Что не праведное красно солнышко выкатается:  Выкаталась бы там карета красна золота,  Красна золота карета государева.  Во каретушке сидел православный царь,  Православный царь Иван Васильевич.  Случилось ему ехать посередь торгу;  Уж как спрашивал надежа — православный царь,  Уж как спрашивал добра молодца на правеже:  «Ты скажи-скажи, детина, правду-истину:  Еще с кем ты казну крал, с кем разбой держал?  Если правду ты мне скажешь — я пожалую,  Если ложно ты мне скажешь — я скоро сказню.  Я пожалую тя, молодец, в чистом поле  Что двумя тебя столбами да дубовыми,  Уж как третьей перекладиной кленовою,  А четвертой тебя петелькой шелковою».  Отвечат ему удалый добрый молодец:  «Я скажу тебе, надежа — православный царь,  Я скажу тебе всю правду и всю истину,  Что не я-то казну крал, не я разбой держал!  Уж как крали-воровали добры молодцы,  Добры молодцы, донские казаки.  Случилось мне, молодцу, идти чистым полем.  Я завидел в чистом поле сырой дуб стоит,  Сырой дуб стоит в чистом поле кряковистый.  Что пришел я, добрый молодец, к сыру дубу.  Что под тем под дубом под кряковистым,  Что казаки они дел делят,  Они дел делят, дуван дуванили.  Подошел я, добрый молодец, к сыру дубу,  Уж как брал-то я сырой дуб посередь его,  Я выдергивал из матушки сырой земли,  Как отряхивал коренья о сыру землю.  Уж как тут-то добры молодцы испугалися:  Со дели они, со дувану разбежалися:  Одному мне, золота казна досталася,  Что не много и не мало — сорок тысячей.  Я не в клад-то казну клал, животом не звал,  Уж я клал тое казну во большой-от дом,  Во большой-от дом, во царев кабак».

Вот те песни, которые нам удалось слышать в Сибири от ссыльных, или собственно тюремные песни:

I

 При долинушке вырос куст с малинушкой  (или с калинушкой)  На кусточке ли (или на калинушке) сидит  млад соловеюшко,  Сидит, громко свищет.  А в неволюшке сидит добрый молодец,  Сидит, слезно плачет;  Во слезах-то словечушко молвил:  — Растоскуйся ты, моя любезная, разгорюйся!  Уж я сам-то по тебе, любезная,  Сам я по тебе сгоревался.  Я от батюшки, я от матушки  Малой сын остался.  «Кто тебя, сироту, вспоил, вскормил?»  — Вскормил, вспоил православный мир,  Возлелеяла меня чужая сторонка,  Воскачала-то меня легкая лодка.  А теперь я, горемышный, во тюрьму попал,  Во тюрьму попал, тюрьму темную.

II

 Из-за лесу, лесу темного,  Из-за гор, гор высоких,  Выплывала лодка легкая.  Ничем лодочка не изукрашена,  Молодцами изусажена;  Посередь лодки бел шатер стоит;  Под шатром-то золота казна;  Караульщицей красна девица,  Девка плачет, как река льется;  У ней слезы, как волны бьются.  Атаман девку уговаривает:  — Не плачь, девка, не плачь, красная!  «Как мне, девушке, не плакати?  Атаману быть убитому,  Палачу (есаулу?) быть расстреляну!  А мне, девушке, тюрьма крепкая  И сосланьице далекое.  В чужедальнюю сторонушку,  Что в Сибирь-то некрещеную!»

III

 Ты воспой, воспой,  Жавороночек,  На крутой горе,  На проталинке.  Ты утешь-ка, утешь,  Меня, молодца,  Меня, молодца  Во неволюшке,  Во неволюшке,  В каменной тюрьме,  За тремя дверьми  За дубовыми,  За тремя цепями  За железными.  Напишу письмо  К своему батюшке, —  Не пером напишу,  Не чернилами,  Напишу письмо  Горючьми слезьми.  Отец с матерью  Отступилися:  «Как у нас в роду  Воров не было,  Ни воров у нас,  Ни разбойников».

IV

Уж ты, гуленька мой голубочек, Сизокрылый ты мой воркуночек! Отчего ко мне, гуленька, в гости не летаешь? Разве домичка моего ты не знаешь? Мой домик раскрашенной: ни дверей нет, ни окошек, Только печка муровая, труба дымовая. Как во трубочку дымок повевает, А у моей любушки сердце занывает. Ах вы, нянюшки-мамушки! Вы берите ключи золотые, Отпирайте замки вы витые, Вынимайте вы уборы дорогие. Вы идите к чиновникам с поклоном — Выручайте, дружки, из неволи! Или голоску моего, гуленька, ты не слышишь: Мой громкой голос ветерком относит? Или сизые твои крылья частым дождем мочит, Холодным осенненьким сверху поливает? Как не ласточка кругом саду летает, Не касаточка к земле низко припадает, А про мое несчастьице, видно, не знает: Будто я, добрый молодец, во тюрьме сижу, во неволе. Что никто-то, никто ко мне, доброму молодцу, Не зайдет, не заедет, никто не заглянет. Тут зашла-зашла к нему гостюшка дорогая, Вот его-то любушка милая; Не гостить зашла, а проведать. Уж ты, любушка, ты моя радость дорогая, Выкупай ты меня Бога для из неволи! Не жалей ты своих цветных уборов: Ты сходит-ка, сходи в дом к прокурору, Попроси ты его слезно, попрошай-ка: Не отпустит ли он меня, молодца, На вольной свет погуляти, Свое горе лютое разогнати? ^{2}

V

 Соловейко ты мой, соловейко,  Разнесчастный ты мой соловейко!  Ты не вей себе, не вей себе теплого гнездышка,  Не вей при дорожке,  А совей-ка лучше его при долине:  Там никто его, никто не разорит  И твоих малых детушек никто не разгонит.  Как у Троицы было под горою,  За каменною было за стеною,  Там сидит, сидит добрый молодец,  Он сидит, сидит в каменной тюрьме;  Он не год сидит, он не два года.  Что никто к нему, разудалому,  Никто не зайдет, никто не заедет.  Тут зашла к нему гостюшка дорогая,  К нему матушка его родная;  Не гостить зашла, а проведать:  — «Каково-то тебе, сыну милому,  Во тюрьме сидеть, во неволюшке?  Во тюрьме сидеть за решетками,  За решетками за железными?»  — Ах ты, матушка, ты, родимая!  Ты сходи, сходи к прокурору в дом,  Попроси-ка ты его милости,  Не отпустит ли меня, доброго молодца,  На свет белый погулять еще?

VI

 Привелось мне, доброму молодцу,  Ехать мимо каменной тюрьмы.  На тюремном-то на белом окошечке  Сидел добрый молодец:  Он чесал свои русы кудерушки,  Частым белым гребешком.  Расчесавши свои русы кудерушки,  Сам восплакал слезно и сказал:  «Вы подуйте-ка, буйны ветры,  На родиму сторону!  Отнесите-ка вы, ветры буйные,  Моему батюшке низкий поклон,  Как моей родимой матушке челобитьице!  А жене молодой вот две волюшки:  Как первая воля — во вдовах сиди,  А вторая воля — замуж пойди!  На меня-то, молодца, не надейся,  У меня-то, молодца, есть своя печаль непридумная:  Осужден-то я на смертную казнь,  К наказанью ль кнутом да не милостному [33] .

33

В известной русской песне: «Уж как пал туман на сине море», мотив этот повторяется в конце с таким вариантом:

 «Молодой жене скажите мою волюшку —  На все ли на четыре сторонушки,  Малым детушкам благословеньице».

VII

 Ты не пой-ка, не пой, млад жавороночек,  Сидючи весной на проталинке,  На проталинке — на прогалинке.  А воспой-ка, воспой, млад жавороночек,  Воспой-ка, воспой при долине.  Что стоит ли тюрьма,  Тюрьма новая,  Тюрьма новая, дверь дубовая;  Что сидит ли там, сидит добрый молодец,  Он не год сидит, он не два года,  Сидит ровно семь годов.  Заходила к нему матушка родная!  «Что я семь-то раз, семь раз выкупала,  Что и семь-то я, семь тысяч потеряла,  Что осьмой-то, осьмой-то тысячи не достало».