Песни с темной стороны
Шрифт:
Татьяна Степановна, вновь ругнувшись, пробегает в прихожую, подхватывает сумку и в комнату. В сумке еда для её персонального… Кто это, кто этот мужик, возможно, зададитесь Вы вопросом?
Татьяна Степановна, как большинство одиноких женщин бальзаковского возраста, внезапно ощутила несколько месяцев назад духовную пустоту. Верующей она никогда особо не была, а тут вдруг на духовное потянуло, как кошку на сметану. Сходила было в церковь — не то, иконы да свечи, поют что-то, и понятное наполовину, однако за душу не трогающее. Ясно, что не для неё это всё.
Коран, было, из книжного шкафа достала как-то,
И вот месяц назад её настоящий бог сам пришёл к ней, всю ночь в подъезде бомжи гомонили, а когда утром она понесла мусор в мусоропровод вываливать, глядь — калека лежит, видать собутыльники притащили и бросили. Но это для других калека, а Татьяна Степановна сразу поняла, что её духовные искания завершились успехом: едва глянула в пьяные серо-стальные глаза, сразу снизошло озарение: кто такая её живая находка и что с нею дальше делать? Потому что она почуяла нутром своим, истомлённым богоискательством, что вот он, тот, кто станет её кумиром, и от блеска стальных пьяных глаз на неё озарение снизошло. Воистину, «кто ищет, тот всегда найдёт!» — как пелось в песенке из любимого ею в детстве фильма «Дети капитана Гранта».
Она выставляет на столик купленное по пути домой: бифштексы из кулинарии, куриный рулет, баночку тунца, хлеб белый, нарезанный по её просьбе.
— Ну, бог мой, — глаза висящего на стене открываются, мутные зрачки оживают при виде еды, и наливаются радостью при виде бутылки коньяка, что Татьяна Степановна последней выставляет на столик, — кушать пора!
Она вначале тянет за кольцо баночки с тунцом, прямо пальцами достаёт кусочек рыбы, и рот висящего на стене раскрывается жадно, и она вкладывает в него кушанье, едва успевает отдёрнуть пальцы от острых и белых, как у молодого, зубов. Впрочем, что это она? Боги ведь всегда молоды, это аксиома.
Висящий на стене её личный бог шумно чавкает, периодически она, повинуясь взгляду отчаянных синих глаз, подносит ему коньяка, прямо в бутылке, он жадно пьёт, глаза из светло — синих приобретают оттенок грозового неба. Коньяк струйкой, смешанной со слюной, стекает по бороде. Татьяна Степановна уже знает, что стальной цвет глаз её кумира обозначает его готовность услышать её молитвы.
Наконец, висящий на стене сыто отрыгивает, это тоже знак для неё — время приступать к священнодействию.
Татьяна Степановна, обойдя столик, подхватывает ведро, стоящее для известных надобностей под её божеством, относит в ванную. Там, в пластмассовом бочонке из-под селёдки она собирает отходы жизнедеятельности своего бога. Открывает крышку, и в нос бьёт смрад, но Татьяна Степановна терпит, она уверена, что содержимое бочонка со временем преобразуется в нечто чудесное, способное… Она пока не знает, чем станет содержимое, но выливать не торопится.
Она опорожняет ведро, споласкивает его над раковиной и возвращается в комнату — святилище. Висящий на стене калека уже вращает сине — стальными от выпитого глазами.
— Сейчас, сейчас, — она торопливо ставит ведро на прежнее место, убирает недоеденное на подоконник, ставит на столик синюю свечку в специально купленном для такого случая подсвечнике. Всё готово для её вечерней молитвы.
— Покурить… — впервые за вечер хрипит висящий на стене.
— Да-да! — Татьяна Степановна торопливо прикуривает прямо от свечки сигарету, морщится и кашляет, суёт её в бородатый рот, её бог-калека блаженно втягивает в себя дым.
Она обходит столик, бухается на колени, и принимается просить-молиться, и слова идут из души, просит самого нужного ей, необходимого:
— Бог мой, сделай так, чтоб муж мой бывший, тварь поганая, подох там, на Севере у себя, замёрз, что ли где-нибудь, или какой медведь его задрал там что ли, и чтоб он со мной больше за квартиру судиться не собирался!
Татьяна Степановна никогда не бывала в тех местах, что её бывшему знакомы не понаслышке, однако убеждена что там вечные морозы, а медведи, непременно белые, передвигаются стаями и жрут всё, что им попадётся, и она кланяется, и волна религиозного экстаза поднимается в ней.
— Угу-у-у, — отвечает он.
— Бог мой, сделай так, чтобы моя начальница заболела, что ли, или убрали её куда-нибудь там, ну, чтобы гадюка эта меня больше не трогала! — калека со стены важно кивает, мол, и эта просьба услышана.
И ещё много-много чего просит Татьяна Степановна. Её личный бог слушает её, утвердительно мыча время от времени, потом соизволяет ответить:
— Ты, это… — и кивает куда-то вниз.
И она, зная, что от неё требуется, и так и не поднявшись с колен, ползёт, огибая столик — алтарь, к стене с висящим там.
«Всё, всё он исполнит» — думает Татьяна Степановна, пока…
Потом она, умиротворённая, сворачивается в клубочек на диване и перед тем как уснуть, размышляет. Её мольбы услышаны, и подтверждение тому она получила из первых уст, безо всяких посредников, она сама себе священник. И всё непременно сбудется… наверное. А если не сбудется? И очередная крамольная мысль приходит: «А если не сбудется, то её личный бог целиком в её власти. А возводить и ниспровергать богов людям не привыкать, как известно».
Идиллия усопших
Ещё закатное солнце прощально золотит верхушки кладбищенских крестов и памятников, а два неугомонных друга, Славка и Витёк, вылезают из своих могил и принимаются бегать взапуски по широким, чисто убранным дорожкам их кладбища. Дети и дети, что с них возьмёшь!
Славка здесь всего несколько месяцев, его машина сбила; сперва очень тосковал по дому, бегал туда раза два даже, но умершему нет места среди живущих: заходит в знакомую до боли квартиру, и ощущает, что не то всё здесь, чужое! Однажды маме показался, с той истерика случилась: «Сыночек, ты живой, ты вернулся!» И так неудобно пацану стало, смутился уже не детским своим мироощущением мертвеца. Да, как ни крути, покойник, который если кому и явится, то чаще всего призраком, и обычно в том виде, каким его запомнили близкие при жизни, а никак не в телесном. Тело-то его, искорёженное колёсами машины, лежит себе в могилке, и уже давно тронуто разложением.