Песня цветов аконита
Шрифт:
— Глупая, — а Соколицы голос, напротив, не соколиным — голубиным стал, нежным. — Сама себе огорченье придумала.
— Глупая была бы, если б не знала… Я долго терпела, сестра. Надеялась, что он умрет или покинет двор. А он получил должность и остался подле отца. Но даже это могло быть неважно — с ним всего лишь хорошо расплатились. Но я его видела, Соколица. Его глаза. Хоть он опустил их тут же — без разницы. Так смотрят нужные.
Старшая женщина вздохнула едва слышно.
— Делать что думаешь?
— Пока ничего. Или что посоветуешь?
Соколица задумалась на минуту.
—
«Слива в прошлом году, ива в нынешнем: их краски и ароматы все те же, что и в старину».
Словно вернулась в детство. Снег лежит уже третий день, на земле и на листьях кустарника. Сколько еще продержится? Вряд ли больше недели. Я почти не покидаю покоев, кажется, про нас с мужем забыли, словно мы и не возвращались из Дома-на-реке. Кайсин и Амарэ всегда со мной. Сегодня они играли в снежки, словно девочки. Потом стали бросать в цель — в лоб маленькой статуе оленя. А потом — пишу, и щеки краснеют — и меня втянули в свои забавы. Как приятно держать снег в руках. Чувствуешь его холод и жар собственных ладоней. Жаль, когда он тает в руках. Словно не сумела удержать, сама убила его.
Сколько человек видели сегодня, как я играла в снежки? Слуги наверняка видели. Когда мы поднимались по лесенке, глупышка Кайсин большими глазами поглядела на меня и удивленно протянула: «Какая вы красивая, госпожа!»
Да. С растрепанной косой и порозовевшим от игры и смеха лицом. Однако при несомненной преданности девочки, красивой она меня еще не называла… И никто, кажется, не называл… Может быть, снежная фея коснулась меня, вложив в сердце беспечность?
Хали заметно волновалась. Еще бы. В последний раз они виделись наедине полгода назад, когда они с мужем собирались в Дом-на-реке. И то нельзя было счесть за разговор тот короткий обмен заранее известными словами. А сейчас она пришла совсем за другим. И была уверена, что отец удивлен, насколько он вообще умел удивляться. В пальцах ее непонятно как оказался цветок из драгоценных камней, и Хали крутила его, не замечая того.
— Отец, считаешь ли ты, что твой младший брат — или его сын — должен занять твое место, когда ты уйдешь? Я люблю их обоих, но ты мог бы оставить еще более достойного.
— Интересно.
— Если бы я перестала быть единственной дочерью…
— О чем ты беспокоишься? Твоя судьба устроена. Разве тебе плохо?
— Я благодарна…
— Тогда что же толкнуло тебя на такой разговор?
— Почему не забота о себе? Если мой брат будет править, я смогу стоять выше, чем при ком-то другом.
— Ты уже похоронила меня? — Хали показалось, что отец смеется над ней.
— Да будут с тобой Иями и Сущий! Но все же… ты мог бы воспитать наследника так, как нужно тебе, и оставить страну в надежных руках. Твой младший брат, мой дядя, слишком спокойный человек — он из тех, кто слушает советы желающих иметь больше власти.
— А если наследник не успеет вырасти? Каково придется ему?
— Тебя любит страна. И его будут любить уже поэтому. Многие этого желают.
— Большинству подданных безразлично, кто наверху, — проговорил он негромко.
—В любом случае. Ты умеешь делать людей такими, какими желаешь их видеть. Такими, какие нужны.
— Наши дети часто единственное, что нам неподвластно.
Хали прикусила губу и чуть не сломала игрушку — цветок.
— Разве ты не называл меня умной? Не говорил, что гордился бы таким сыном, как я?
— Ты — одна из умнейших женщин Тайё-Хээт, — согласился он. — Тобой можно гордиться.
Лицо его изменилось, словно тень пробежала по комнате.
— Раз ты пришла говорить открыто, и я отвечу тем же. У меня был сын.
— Знаю. У моей матери…
— Другой. Он никогда не стал бы наследником. Его матерью была одна из младших дам твоей матери. Он умер, едва дожив до четырех лет. И, поверь, он был мне куда дороже твоего старшего брата, который был просто младенцем, в котором текла моя кровь.
— Моя мать умерла, когда тот… ребенок был еще жив?
— Ты не ошиблась. Никто не знал, что это мой сын. Обычная детская болезнь унесла его. А женщина уехала в глухую провинцию. Я не удерживал.
— Что ж… останься он жив, он мог быть только твоей радостью. Не больше.
— Слишком часто мне нужно было именно большее. Тебе ли не знать. А радость… — он задумался.
Хали прерывисто вздохнула:
— Ты сам научил меня ничего не бояться. Коли так, скажи, долго ли проживет твой любимец, если именно его сочтут помехой твои преданные слуги? Он — всего лишь скорлупка, которую вода уже бросала на камни. Если еще и камни захотят ее уничтожить…
— Я понял тебя, — сказал он невозмутимо. — Но все же пока он под моей защитой. А это значит немало.
— А потом ты оставишь его, как надоевшую вещь, если он все-таки останется жив? Хорошо. Я желаю блага стране и счастья тебе, как послушная дочь.
Она поднялась. Она ждала хотя бы одного слова — неважно какого. Пусть гневного. Ничего.
Две девочки и женщина средних лет суетились вокруг Ялен, а та сидела на маленьком сиденье без спинки и ждала, пока ей закончат прическу. Заплетенные по бокам головы косички соединялись с узлом волос на затылке коралловыми заколками, еще несколько прядей, переплетенных красными и золотыми нитями, спадали на спину. Женские прически были куда сложнее мужских, да и волосы женщины носили гораздо более длинные.
Перед Ялен стояла чашка с розовым чаем и вазочка со сладостями — ореховой массой, разделенной на комочки и политой сахарным сиропом. На танцовщице нежным цветом переливалось узкое розовое платье с золотым шитьем на рукавах. Когда прическа была готова, на Ялен надели более темного оттенка гэри с вышитыми длиннохвостыми птицами, застегнули на шее съемный высокий воротничок. На запястья надели широкие чеканные браслеты. На ногах стараниями служанок очутились темно-красные сапожки. В пальцах с натертыми красным порошком ноготками Ялен повертела серебряное зеркальце, задумчиво наморщила лоб. Собственное лицо казалось ей бледноватым. Однако лишь обитатели Алых кварталов пользовались краской. А Ялен сейчас выглядела почти дамой. Черной рисующей палочкой она аккуратно подвела глаза так, что казалось — это лишь тень от невероятно длинных и густых ресниц. Чуть подкрасила губы. Дала знак надеть на себя зимнюю одежду, отороченную беличьим мехом, — розовую с белым. Она намеревалась провести на холоде много времени.