Песня для зебры
Шрифт:
— Сейчас у меня с этим все нормально.
— Я заступался за тебя, что бы ни случилось. Я за тебя болел. И ни разу не дрогнул. “Сальво лучше всех, — отвечал я недоброжелателям. — Среди нас он лучший лингвист, если только не утратит хладнокровия, а уж за этим я прослежу!”
— Я понимаю, мистер Андерсон. И очень вам признателен.
— Ты же хочешь когда-нибудь стать отцом, правда? Сам мне говорил.
— Да.
— А дети — это не одно сплошное счастье, вовсе нет. Но отец их все равно любит, как бы сильно они его ни подводили. Отец их не бросит. Так же я пытаюсь относиться и к тебе. Еще не вспомнил, где пленки?
Боясь, что, открыв рот, скажу больше,
— Мистер Андерсон, вы должны приказать им остановиться, — в конце концов выдал я.
Тогда он взял свой серебристый механический карандашик и, сочувственно поглядев на него, отправил обратно во внутренний карман. Но руку из-за лацкана не вынул, изображая Наполеона в духе Макси.
— И это все? Это твое последнее слово? Ни “спасибо”, ни извинений, ни пленок, ни блокнотов? Только “прикажите им остановиться”?
— Я вам все отдам — и пленки, и блокноты. После того, как вы отдадите приказ.
— А если я не собираюсь отдавать подобного приказа? Если у меня нет ни желания, ни полномочий остановить их?
— Тогда я передам материалы кому-нибудь другому.
— Правда? Кому же, если не секрет?
На языке так и вертелось “Хаджу”, но я благоразумно сдержался.
— Члену парламента из моего избирательного округа, например, — ответил я, однако мистер Андерсон встретил мои слова лишь презрительным молчанием.
— Только честно, Сальво, — вновь заговорил он через некоторое время, — чего, по-твоему, мы добьемся, “остановив их”, как ты выражаешься?
— Мира, мистер Андерсон. Мира во славу Господа.
Мое сознательное упоминание Господа явно затронуло верные струны — его невзрачные черты тотчас озарил свет благочестия.
— А ты никогда не думал о том, Сальво, что именно по воле Господа запасы полезных ископаемых, которых с каждой секундой становится все меньше, должны быть переданы в руки цивилизованных христиан, ведущих культурный образ жизни, а не брошены на произвол самых отсталых язычников планеты?
— Не понимаю, мистер Андерсон, кого вы называете язычниками.
— Зато я понимаю, — отрезал он, поднимаясь и доставая из кармана мобильный телефон. Наверное, отключил его на время репетиции, а теперь нажимал большим пальцем на нужную клавишу, двигаясь тем временем вправо, чтобы загородить мне путь к выходу. Тогда и я рванулся в ту же сторону, успев подхватить “Я обвиняю!”.
— Я сейчас сделаю очень важный звонок, Сальво.
— Да, мистер Андерсон. Но мне бы этого не хотелось.
— Последствия моего звонка будут необратимы. Ни ты, ни я не сможем повлиять на них. Я очень прошу тебя здесь и сейчас назвать мне хоть одну причину, почему этот звонок не следует делать.
— Таких причин миллионы, мистер Андерсон. По всему Киву. Этот переворот — преступление!
— На страну бандитов, Сальво, на страну, неспособную вести достойный образ жизни, на страну, в которой, чуть что, вздымается волна геноцида и каннибализма, а не то и чего похлеще, — он сделал еще шаг к двери, — нормы международного права, по моему твердому убеждению, не распространяются. — Мой путь к выходу практически отрезан. — Что же касается инородных элементов в нашем обществе, таких, как ты, Сальво, они не имеют права потакать своим наивным фантазиям, ставя под угрозу интересы принявшей их державы. Оставайся где стоишь, пожалуйста, незачем подходить ближе. Тебе и оттуда прекрасно меня слышно. В последний раз спрашиваю: где находятся
Я забрал телефон из его безвольной руки. Мы стояли лицом к лицу, и оказалось, я на целую голову выше мистера Андерсона, что удивило его еще больше, чем меня. Через закрытую дверь классной комнаты доносилось пение. Хоровое общество Севеноукса что есть мочи выражало негодование в отсутствие своего ведущего баритона.
— Сальво. Предлагаю разумный компромисс. Если ты дашь мне честное слово, здесь и сейчас, что мы с тобой завтра утром отправимся вместе туда, где ты спрятал материалы, и заберем их, то можешь остаться на ночь в Севеноуксе, у меня в гостях, славно поужинаем все вместе, по-домашнему, без изысков, поспишь в комнате старшей дочери, она уже не живет с нами… А в обмен на возвращение материалов я обещаю непременно переговорить с нужными людьми и заверить их… не вздумай, Сальво, это тебе не…
Рука, которая должна была арестовать меня, поднялась, чтобы от меня же защититься. Я потянулся к дверной ручке, медленно, чтобы не пугать его. А до того вынул батарейку из его мобильного и сунул аппарат в карман его пиджака. Уходя, я прикрыл за собой дверь — не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел моего последнего наставника в таком унизительном состоянии.
Куда я отправился и что делал в последующие пять часов, почти не помню, да и тогда не очень-то сознавал. Точно вышел из школы, все ускоряя шаг, миновал подъездную аллею, потом постоял на остановке, не дождался автобуса, не выдержал, перешел дорогу и поймал автобус, ехавший в противоположном направлении, — лучший способ привлечь к себе нежелательное внимание. Потом, пересаживаясь с автобуса на автобус, катался туда-сюда, силясь выкинуть из головы мистера Андерсона и моих реальных или воображаемых преследователей. В Бромли я сел на ночной поезд до вокзала Виктория, оттуда взял одно такси до Мраморной арки, второе до пансиона мистера Хакима, спасибо щедрому Макси. На станции в Бромли, пока двадцать минут ждал поезда, я позвонил Грейс из телефона-автомата.
— Сальво, хочешь услышать что-то совершенно несусветное, а?
Вежливость требовала сказать “да”.
— Я свалилась с ослика, во как! Прямо на задницу, на глазах у детей, которые орали от восторга как оглашенные! Амелия удержалась, а я шлепнулась. Амелию-то ослик провез по всему пляжу до лотка с мороженым, и она ему купила рожок за девяносто девять пенсов и еще шоколадных хлопьев на свои карманные деньги, и ослик все сожрал до крошки и привез Амелию назад! Я не вру, Сальво! Ты вот мои синяки так и не увидишь, а они у меня по всей заднице, уму непостижимо, на обеих половинках, Войтек, зараза, со смеху лопнет.
Войтек — ее любовник, поляк, на студии работает, мимолетом вспомнил я. Который сделал бы Ханне скидку.
— А еще знаешь что, Сальво?
В какой момент мне начало казаться, что она нарочно тянет время?
— Еще мы видели кукольное представление, про Панча и Джуди, правда, здорово?
Здорово, соглашаюсь.
— Ну вот, детишки так на него рвались, а потом прямо помирали от страха! В жизни не видела столько счастливых мордашек, и таких перепуганных!
Класс. Дети обожают страшилки.