Песня для зебры

Ле Карре Джон

Семичасовые новости ничем не отличаются от шестичасовых. Неужели за пять часов никто в мире пальцем не пошевелил? Наплевав на соображения безопасности, выхожу в интернет, прокручиваю ленту давно не новых новостей. Террористы-смертники в Багдаде: сорок человек погибших, сотни пострадавших — или наоборот? Недавно назначенный посол США в ООН выдвинул еще пятьдесят возражений против предложенных реформ. Президента Франции положили в больницу — или выписали? Его заболевание объявлено государственной тайной — кажется, у него глазная инфекция. По неподтвержденным сообщениям из столицы Конго Киншасы, в восточном

регионе страны неожиданно вспыхнул вооруженный конфликт между соперничающими военизированными группировками.

Звонит радужный телефон Ханны. Бросаюсь в другой конец комнаты, хватаю мобильник и возвращаюсь к монитору.

— Сальво?

— Ханна. Ну слава богу. Привет.

Источники, близкие к правительственным кругам в Киншасе, винят в произошедшем “империалистические элементы в Руанде”. Руанда отрицает свою причастность к конфликту.

— У тебя все хорошо, Сальво? Я так тебя люблю. Говорит по-французски, на нашем языке любви.

— Все хорошо. Отлично. Жду не дождусь твоего возвращения. А ты как?

— Я так тебя люблю, Сальво, что это даже глупо. Грейс говорит, она в жизни не видела, чтобы такая здравомыслящая женщина влюбилась до потери сознания.

В областях, граничащих с Руандой, все спокойно, сведений о каких-либо необычных передвижениях не поступало.

Я сражаюсь сразу на трех фронтах, Макси бы не одобрил. Я пытаюсь одновременно слушать Ханну, отвечать ей и соображать, стоит ли делиться прочитанным или повременить, поскольку пока не ясно, наша это война или нет.

— Знаешь что, Сальво?

— Что, милая?

— С тех пор как мы познакомились, я похудела на полтора килограмма.

И как тут прикажете реагировать?

— Это все из-за непривычных упражнений! — кричу. — Это я виноват!

— Сальво?

— Что, любовь моя?

— Я нехорошо поступила, Сальво. Мне нужно тебе кое в чем признаться.

Представитель посольства Великобритании в Киншасе называет слухи о возглавляемых англичанами наемниках в регионе “абсурдными фантазиями”.

Ну конечно он прав! Как же иначе! Ведь до переворота еще девять дней! Или Бринкли скомандовал наступление, едва я выскочил из его дома?

— Слушай, ничего плохого ты не сделала. Все в порядке. Правда! Не важно, о чем речь. Я все знаю. Расскажешь, когда вернешься, ладно?

В отдалении слышится пронзительный детский визг.

— Ой, Сальво, мне пора.

— Понимаю, беги. Люблю тебя.

Конец ласковым словам. Отбой.

Четверо швейцарских авиационных техников, попавших под перекрестный огонь, требуют защиты у командира войск ООН в Букаву.

Усевшись в кресло-качалку, ставлю приемник рядом с собой на столик и изучаю узоры на обоях миссис Хаким, пока Гэвин, наш корреспондент в Центральной Африке, сообщает известные на данный момент подробности произошедшего:

По словам правительства в Киншасе, военный переворот, поддерживаемый руандийцами, пресечен на корню благодаря блестяще проведенной операции сил безопасности, основанной на самых точных разведданных.

Власти Киншасы высказывают подозрение, что к перевороту причастны Франция и Бельгия, однако не исключают участия и других, пока не названных, западных держав.

Двадцать два игрока одного из африканских футбольных клубов, прибывших в Букаву, задержаны для допроса в связи с обнаружением тайного склада стрелкового оружия и крупнокалиберных пулеметов в аэропорту Кавуму.

Об убитых и раненых не сообщается. Пока не установлено, из какой африканской страны прибыли в Букаву задержанные футболисты.

Швейцарское посольство в Киншасе отказалось на данном этапе давать какие-либо разъяснения относительно четырех авиационных техников. Запросы об их проездных документах уже направлены в Берн.

Спасибо, Гэвин. Выпуск последних известий закончен. Последние сомнения отпали.

Комната отдыха миссис Хаким обставлена с претензией на роскошь, в ней удобные кресла с подлокотниками, а на стене висит картина маслом: гурии танцуют на берегу райского озера. Через час здесь соберутся азиатские торговцы, чтобы, дымя крепкими сигаретами, смотреть бесконечное болливудское кино по телевизору размером с “кадиллак”, а пока я в полной тишине, словно в похоронном бюро, смотрю десятичасовые вечерние новости. В кандалах человек преображается. Бенни как-то съежился. Антон, наоборот, распух. Паук вырос сантиметров на двадцать, с тех пор как в импровизированном поварском колпаке разносил тарелки. Но звезда представления не пакистанец в голубом шлеме, командующий силами ООН, и не полковник конголезской армии с офицерской тросточкой, а наш шкипер Макси в брюках цвета хаки без ремня и в намокшей от пота рубашке без одного рукава.

Эти брюки — все, что осталось от универсального костюма на все случаи жизни. В последний раз я его видел, когда Макси отдавал мне белый конверт с семью тысячами долларов, которые он, щедрая душа, вытряс для меня из Синдиката. Вместе с Букиными очками, увеличивающими глаза, куда-то подевалось и пленившее меня обаяние, однако в остальном Макси отлично вошел в роль — на лице написана упрямая решимость не сдаваться и не признавать поражения, сколько бы его ни секли у позорного столба. Пуленепробиваемые руки, скованные наручниками впереди, скрещены, точно собачьи лапы. На одной ноге высокий ботинок со шнуровкой, другая, босая, симметрична голому плечу. Но передвигается он медленно не из-за утерянного ботинка, просто кандалы на ногах явно слишком тесные и цепь между ними слишком коротка для человека его роста. Он смотрит с экрана прямо на меня, яростное движение губ легко расшифровать и без звука: “Да пошел ты!” До меня не сразу доходит, что пожелание адресовано оператору, а не лично мне.

Следом за неловко шагающим Макси плетутся Антон и Бенни, прикованные друг к другу и к своему Шкиперу. У Антона на щеке ссадина — не иначе, полез куда не надо. Бенни кажется меньше ростом из-за цепей, вынуждающих его горбиться и волочить ноги. Его седой “конский хвост” под корень отрезан чьим-то ножом-панга — такое впечатление, что Бенни готовили к гильотине. За ним идет Паук, мастер самодельных электропогонялок и мой коллега слухач-мазурик; оковы не портят его осанки. Кепку с него не сняли, что позволяет ему сохранять определенное достоинство. Он же у нас акробат, поэтому, в отличие от ковыляющих товарищей, двигается легко. Вчетвером они напоминают неуклюжих танцоров конга, дергающихся туда-сюда, не в состоянии уловить ритм.