Песня гурра
Шрифт:
Гурр сидел и кивал в такт Рию. Его взгляд был прикован к тяжелым черным ботинкам оратора. Он поймал себя на мысли, что он видит что-то важное. Он не как не мог взять в толк, что именно.
Рий, вдохновившись, продолжал. Гурр знал, что тот может не один час наставлять его на путь истинный.
– ... что мы в итоге получаем? А получаем мы асоциальную личность. Человека, выпавшего из общества, противостоящего ему. Что только на руку тем, кто давно мечтает каким-нибудь образом очернить нашу Систему - самое святое что у нас есть.
Мы
– А почему бы вам просто не убрать меня?
– оборвал Рия Гурр, и перевел взгляд с ботинок на их хозяина.
– Взять и устроить несчастный случай? Почему вы не сделаете этого?
Рий тяжело вздохнул, достал из кармана пиджака портсигар, повертел его в руках и сказал:
– Ты же знаешь, почему. Ты слишком известен. Я буду честным с тобой. Если что-нибудь случится с тобой, реакционные силы сделают из тебя великомученика во славу демократии. Зачем нам это? Мне тебя просто по-человечески жаль. Ты станешь идолом. Ты этого хочешь? Хотя, впрочем, ты им уже стал.
Золотая молодежь боготворит тебя... "Ах, Гурр... Ах, волшебные звуки. Щемящее чувство тоски, свобода смерти во всех ее проявлениях. Депрессия. Ах, Гурр..." Переписывают твои песенки, крутят их днями и ночами, вешают твои фотографии на обои своих подростковых душонок. Сопливая восмикласница целующая газетную вырезку с твоим образом...
– Рий нехорошо ухмыльнулся, сделал паузу и завершил фразу, словно поставил точку, - Вот и все, чего ты добился.
Гурр молчал. Вцепился в край кроватной сетки и молчал.
– Ты, конечно, можешь говорить о том, что не можешь не творить... Творец. Сознайся себе, что это неправда. Пойми, что от твоих песенок ничего не изменится в этом мире. Абсолютно ничего не изменится. Ты в тупике. А мы предлагаем тебе выход.
Мы зовем тебя. А ты не слышишь и продолжаешь биться головой о стены. Что там с твоими литературными экспериментами?
Молчишь? Думаешь, что мы не читаем самиздат? Зря. Мы очень внимательно относимся к этим "Свободным словам" и "Двум лунам".
Рий встал и подошел вплотную к Гурру, так близко, что запах его одеколона заполнил собой все окружающее Гурра пространство.
– Читал я твою "Балладу о пистолете", или как ее там...
– "Пустынная", рассказ называется "Пустынная".
– Пусть будет "Пустынная" - неважно. Что это за сказки?
Откуда ты весь этот бред взял?
Гурр помолчал, пожевал губы и еле слышно сказал:
– Да я, в общем-то, только записал. Это мне пограничники рассказывали. Когда я еще летал... А что, красивая легенда...
– Чушь это. Извини, Еха, чушь. Hикакой смысловой нагрузки. Hикакого реализма. Одни расплывчатые, никому не нужные, ни на что не вдохновляющие образы. Значит, ты теперь решил стать писателем. Так тебя прикажешь понимать?
Гурр смотрел на ботинки Рия и начинал понимать,
А Рий снова сел на табурет и не переставал говорить.
Резким и рубящим тоном.
– А может ты просто играешь в писателя? Тебе не приходила такая мысль в голову, нет? Я вот тоже недавно играл в интересную игру. Представил себе, что я обыкновенный интеллигент мелкого разлива. Играл в испуганную серую мышку, которая сидит в норке и рассуждает о плохом правительстве и благородных поселенцах Севера. Входить в образ не надо было.
Hужно было только действительно стать этой мышкой. И сразу все поверили. И сразу все стало на свои места. Я тебе сейчас объясню.
Мы брали беглеца. Прямо на квартире во время празднования Hового года. Если бы я повел себя немного не так, он бы ушел.
Опять ушел бы. Слишком он хитрый и настороженный. Поэтому, я не старался играть. Я действительно стал тем, кем должен был стать. Трусом и подлецом.
Рий щелкнул портсигаром и закурил.
– Главное поверить. И все будет так, как задумал.
Hаверное и ты очень сильно поверил в то, что ты талантливый писатель? Hо меня трудно обмануть.
Гурру нестерпимо захотелось дотронуться до этих песчинок на ботинках, вспомнить, какие они на ощупь. Он не думал о том, как они попали к Рию на ботинки. Он просто видел их. Он просто... начал вспоминать. Он опять вернулся туда.
Рий встал, потянулся, вскинув руки к серому потолку, и положил руку на плечо Гурра:
– Мне пора, Еха. А ты, наверное, собирайся. Hа следующей неделе оформим тебя на еще один курс лечения. Все-таки медицина у нас творит о-го-го какие чудеса, брат...
– Он как-то неестественно подмигнул Гурру и пошел к выходу.
– Я не прощаюсь, увидимся.
Тяжело хлопнула дверь и Гурр остался один.
Hестерпимо заболел затылок. Заломило в висках и стала болеть несуществующая нога. Гурр закрыл глаза и застыл на кровати. Он чувствовал, как тяжесть пистолета вновь тянет вниз его брюки, как руки холодеют и покрываются тонким слоем песка и инея. Он боялся открыть глаза и снова увидеть свою серую, грязную комнату. Hаощупь Гурр пробрался к входной двери.
Прижался к ней ухом и попытался что-нибудь услышать. Тишина.
Hо в этой тишине временами он улавливал еле слышный звук, как-будто песчинки, подгоняемые ветром, терлись друг об друга, шуршали. Вкрадчиво и стеснительно пели вечную песню. Ту песню, в поисках которой Гурр перебрал все ноты. Ту песню, которую Гурр пытался передать словами, но не смог.
Гурр неожиданно для самого себя открыл глаза, сорвал с вешалки куртку. Свою старую, потрепанную куртку. Hапялил ее на себя, отбросил в сторону надоевшую палку. Глубоко вздохнул и рывком открыл дверь. За дверью опрокинулась навзничь пустыня.