Песня кукушки
Шрифт:
— Но она твоя сестра, Пен! А я нет. Я просто сверток из веток, похожий на нее.
Пен не сразу ответила, но поерзала, прижимаясь теснее и уткнувшись влажным лицом в плечо Тристы.
— Ты помнишь, что было после того… после того, как я выкопала лягушку и поняла, что похоронила ее живой? — В голосе Пен звучали колебание и нерешительность, но не без легкого лукавства.
Тристе понадобилась секунда-другая, чтобы настроиться на новую тему и прочесать воспоминания Трисс.
— Да… Да, помню. — Триста погладила Пен по голове. — Ты так расстроилась, что не могла плакать, и была сама не своя. Ты даже спать не могла. И я помню… как однажды ночью сидела на твоей кровати
— И ты обнимала меня, пока я плакала, — пробормотала Пен. — А потом я уснула. Да?
— Да, Пен. — Триста вздохнула и перелистнула чужое воспоминание. — Но это была не я. Это была Трисс.
— Но… — Пен отодвинулась, чтобы заглянуть в глаза Тристы, в лице девочки сочетались решительность, отчаяние и мольба. — Что, если это была ты? Может, поэтому ты так хорошо помнишь? Может быть, потому что… — Она стала бормотать все быстрее и быстрее, словно опасаясь, что ее прервут. — …Потому что мы все время ошибались и ты не сделана из веток неделю назад, может, всегда было две Трисс, хорошая и плохая, и ты всегда была хорошей, а я просто отослала прочь плохую…
«О, Пен». Охваченная жалостью и досадой, Триста начала понимать, какую фантазию сочинила Пен в своей голове. Вот почему Пен то и дело называла ее «Трисс». Вот почему Пен хмурилась каждый раз, когда при ней заходила речь о спасении ее настоящей сестры, и почему она пыталась выторговать у Архитектора жизнь Тристы. Все это время Пен питала иллюзию, что на самом деле она не предавала свою сестру, а просто-напросто отослала прочь ее плохой вариант…
— Пен, — простонала Триста, и нежность боролась в ней с жалостью, — но это же чепуха. — Она крепче прижала Пен к себе. — Жизнь не настолько проста. Люди не настолько просты. Ты не можешь нарезать их на ломтики, как пирог, и выбросить то, что тебе не нравится. Трисс, проявившая сочувствие из-за лягушки, и Трисс, испортившая твой день рождения, — один и тот же человек.
— Но она меня ненавидит! — зарычала Пен. — И если она вернется, то расскажет маме и папе, что я натворила, и… меня отправят в тюрьму, или приют, или в школу…
Все верно. Если Трисс вернется, им придется столкнуться с реальностью. Пен больше не сможет притворяться перед самой собой и перед родителями, что она не виновата в похищении сестры. Ей придется расхлебывать последствия своего поступка.
— Трисс тебя не ненавидит. — Триста почти физически ощущала нити привязанности Пен и знала, что они тянутся к ней от отчаяния, как тонущий цепляется за соломинку. Теперь она обреченно осознала, что нужно порвать эти нити и протянуть их от настоящей сестры Пен, где им и место. — Когда я говорила с ней по телефону, она кричала на меня, спрашивала, что я с тобой сделала. Она не сердилась на тебя. Она беспокоилась о тебе.
Пен не нашлась что ответить и вместо этого зарыдала.
— Я не хочу в тюрьму! — наконец всхлипнула она. — Я хочу к мамочке!
— Я знаю, — сказала Триста, у которой не было матери. — Знаю.
Она продолжала укачивать Пен, а через несколько минут с неба стали падать снежинки.
Прикованные к шлюпке беглецы время от времени высовывали носы из-под одеяла, небо становилось все темнее. Сначала снежинки были крошечными, словно хлопья пепла, и таяли, едва коснувшись земли, оставляя лишь капли влаги. Несколько человек радостно распахнули окна, удивляясь капризам погоды. Но температура опускалась, и все окна снова наглухо закрылись. Ветер стих, и снежинки стали крупнее. Вскоре в воздухе затанцевали снежные хлопья размером с фартинг.[18] Первые опускались на землю и таяли, падая друг на друга. Следующие оставили серую слякоть. Но они все прибывали и прибывали, падая быстрее, чем таяли, и вскоре все окрестности заволокло белым. Девочки в шлюпке дрожали от холода, и Триста угрюмо радовалась, что у них есть одеяло.
— Я не допила чай, — трагически пробормотала Пен, когда из дюжин домов начали доноситься ароматы ужина.
— У нас нет денег, — напомнила Триста.
— Идет снег! Мы можем распевать рождественские псалмы, и нам дадут еду, если мы будем выглядеть достаточно жалкими. — Без дальнейших обсуждений Пен уперлась руками в дно причала, выталкивая лодку.
— Подожди!
— Ты сказала, что мы сможем выбраться из шлюпки, когда пойдет снег! — возразила Пен.
— Ладно, только будь осмотрительна и держись поближе ко мне! — Триста помогла Пен выбраться на причал, у младшей сестры затекли руки и ноги, и она пошатывалась. Трисс набросила себе и Пен на головы одеяло, словно плащ. — Давай закутаемся, чтобы нас не узнали.
У черного входа в кондитерскую добрая помощница поварихи протянула им несколько булочек с черной смородиной, сказав, что ей не следовало бы этого делать, но грех выбрасывать. Девочки стояли в переулке и поедали скудную снедь, наблюдая, как кружится снег. Редкие газовые фонари на улицах ожили и торжественно мерцали, вокруг каждого образовался ореол танцующих снежинок.
— Мне холодно. — Пен икнула, проглотив последний кусок булки, и уставилась в темноту. — Готова поспорить, вон те люди разрешат нам посидеть у огня.
Проследив за направлением пальца Пен, Триста заметила красноватый отблеск возле заброшенного аукционного дома. У стены стоял приземистый черный ящик, который использовали вместо жаровни. Вокруг, ссутулившись от холода, стояли три человека.
— Ладно, — прошептала она, — но давай подкрадемся неслышно, на случай если это запредельники.
— Но ведь запредельники любят тебя? — нахмурилась Пен.
— До тех пор, пока не услышат, что я не на стороне Архитектора, — прошептала Триста. — А они узнают об этом, как только поговорят с его людьми. Может даже, уже знают.
Триста и Пен двинулись по припорошенной снегом дороге, держась самых темных уголков и тщательно избегая островков света. Наконец они нашли проем двери, откуда можно было рассмотреть людей у огня. Бормотание голосов у жаровни было едва слышным, но напоминало человеческое. Не было ни сверхъестественных призвуков, ни зловещих интонаций. Люди вроде были одеты в обычные пиджаки и плащи, а не в странные пальто из перьев, которые носили все запредельники в кондитерской.
— Кажется… — начала Триста.
— Тсс! — яростно прошипела Пен.
Триста умолкла, и до нее донесся один из голосов:
— Они определенно были здесь. Это точно.
Говоривший поднял воротник и закутал подбородок шарфом, почти полностью укрывшись. Тем не менее трудно было не узнать голос мистера Грейса.
ГЛАВА 39
ОВЕЧКА В ВОЛЧЬЕЙ ШКУРЕ
— Девочки были в кондитерской вместе с мисс Пэриш, — продолжил мистер Грейс. — Но, разумеется, вряд ли мы сможем в ближайшее время получить ее показания. — Он вздохнул. — Я все еще думаю, что она может быть невинной жертвой. Я пытался убедить ее, когда мы встретились, но она не слушала меня.