Песня кукушки
Шрифт:
— Он их просто убил. — Ее голос звучал хрипло и потерянно. — Зачем он их убил?
— Мне они не понравились. — Лицо Пен искривилось, и глаза заблестели. — Но… они были напуганы…
— …И никому не причинили вреда, — договорила Триста. — Пока на них не напали. — В ее мозгу снова и снова проигрывалась эта сцена. — Может быть, мужчина и правда хотел напасть на Дот, по крайней мере мистер Грейс, похоже, так подумал. Но иногда мистер Грейс ошибается. Со мной он ошибся.
— Что мы будем делать? — захныкала Пен.
Триста глубоко вдохнула и обнаружила, что у нее нет слов. Что им делать? Если она не
— Не знаю, Пен, — слабым голосом ответила она. — Я не знаю.
Триста взглянула на свою не-сестру, на ее круглое исказившееся лицо, снежинки в волосах, ноги, дрожащие от холода. И все стало намного проще. «Может быть, позже мне придется выбрать сторону в этой большой битве, но сначала надо спасти людей. Мне нужно освободить душу Себастиана и помочь ей уйти из снегов. И спасти свою тезку. Я должна спасти Трисс. Ради Трисс, ради Пирса и Селесты. Ради Вайолет, чтобы ее не отправили в тюрьму за убийство. И ради Пен, чтобы ей не пришлось расти с мыслью о том, что она стала причиной смерти сестры. И ради меня самой: что бы ни случилось, моя жизнь будет иметь смысл».
Она закрыла глаза и сосредоточилась на воспоминании о ломком голосе Трисс в телефоне. Трисс с ее намеками на лягушку, ее ужасом при мысли, что ее похоронят заживо. Похоронят заживо…
Триста открыла глаза, и ее ослепил снежный водоворот.
— Пен, я знаю, что это за сумасшедшие скачки! Я знаю, где убежище и куда Архитектор отвезет Трисс!
— Да? — Любопытство пересилило плохое настроение Пен. — Куда?
— Речь не про Подбрюшье. Ты слышала запредельницу, это новое место, куда они только начали переезжать. Это строящийся вокзал! Конечно, как мы сразу не догадались! И именно там Архитектор хочет заживо похоронить Трисс. Он в форме пирамиды, Пен. Пирамида — это гробница. И завтра утром твой отец будет руководить церемонией открытия, опустит верхушку пирамиды и навечно запечатает Трисс.
Кровь Тристы пульсировала. Не было ни малейшего сомнения, что Архитектор со свойственной ему извращенной элегантностью и иронией воспользуется этим событием.
В темных испуганных глазах Пен Триста увидела сочувствие. Наконец-то Трисс перестала быть угрозой и причиной конфликта в душе девочки. Трисс была лягушкой, прислушивающейся, как земля сыплется на крышку ее коробки-гроба.
— Пен, — тотчас сказала Триста, — я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделала. Это трудно, но очень важно. Ты должна пойти домой, найти отца и сообщить ему, что Архитектор везет Трисс на вокзал. Если он не получит известий от нее или от меня до завтрашнего утра… значит, мне не повезло и ему придется найти способ остановить церемонию. Он может объявить… что на вокзале пожар или что внутрь попала собака… что угодно, лишь бы они не опускали верхушку.
— Но он никогда меня не слушает! — возразила Пен.
— На этот раз послушает, — твердо сказала Триста. — Все будут пытаться тебя успокоить, отвести к доктору, напоить молоком и уложить спать. Но ты должна во что бы то ни стало поговорить с отцом.
Пен оглянулась на припорошенную снегом улицу. Она выглядела совершенно беззащитной, и у Тристы сжалось сердце при мысли о том, чтобы отправить ее одну через весь город ночью. Но старые доки сейчас стали еще более опасным местом.
— Пойдем со мной! — воскликнула Пен. — Раз мы знаем, куда Архитектор отвезет Пен, тебе не обязательно следить за ними…
— Обязательно, — ласково перебила ее Триста. — Ты видела, как трудно было попасть в Подбрюшье. Если Архитектор спрячет Трисс на вокзале, как ее найдут? Я должна попытаться спасти ее до того, как он это сделает.
Триста стянула с себя одеяло и сильно закутала Пен, так что та стала похожа на персонажа рождественской пьесы.
— Если ты потеряешься или испугаешься, найди полицейского или скажи кому-нибудь, чтобы тебя отвели домой за вознаграждение, — посоветовала Триста. — Сначала я не решалась отправлять тебя домой, опасаясь, что мистер Грейс навредит тебе, но сейчас его там нет. Он здесь.
— Я не боюсь, — яростно запротестовала Пен, дрожа под одеялом. — Я никогда не боюсь.
— Я знаю, — сказала Триста, потянувшись к сестре. Их объятия были короткими, холодными и влажными. — Иди. Быстро!
Приземистая фигурка в одеяле понеслась прочь, словно маленькое привидение, скользя по свежему снегу. «Прощай, Пен».
Триста осталась одна. С уходом сестры она почувствовала холод и странную легкость, Пен была сродни пальто — тяжелому, но согревающему. Триста не думая сбросила чужие туфли и оставила их в переулке. Снег обжег ее подошвы, она была живая, живая и ощущала это каждую секунду. Она открыла рот и попробовала снежинки на вкус, чувствуя, как они пощипывают язык и от них ноют зубы.
«Теперь некому больше судить меня, говорить мне, что делать. Не на кого производить впечатление, некого разочаровывать. Пришло время узнать, кто я такая».
Триста поискала глазами пальто женщины-запредельницы рядом с жаровней, на случай если потребуется маскировка. Но от пальто ничего не осталось, за исключением нескольких обугленных клочков и запаха горелых перьев. Она изучающе оглядела фасад пансиона, перепрыгнув с подоконника на подоконник, забралась на крышу и там нашла себе укромное место между дымовыми трубами. Камины топились, так что трубы были горячими. Не боясь замерзнуть, она могла наблюдать за улицей, невидимая на фоне неба. Она устроилась поудобнее, скорчившись, словно горгулья. Волосы были влажными от падающего снега.
С ее наблюдательного пункта снег казался широко раскинувшейся стаей белых хлопьев, колыхавшейся от малейшего дуновения ветра. Она смотрела, как он неустанно ложится на подоконники и пороги, с кроткой настойчивостью давит на проходившие по низу крыши водосточные трубы, готовые треснуть.
Время от времени на улице парами или тройками появлялись запредельники. Никто из них ее не замечал. Некоторые оставляли в снегу следы, как от раздвоенных копыт, будто оленьих, кое-где тянулись отметины от хвоста. Люди же попрятались, как будто чуяли чужаков. В пабах вдоль реки постепенно замерли звуки. Ни стук копыт, ни шум двигателя не нарушали установившееся молчание. Снег завладел всем.