Песня кукушки
Шрифт:
Неуверенная дрожь пробежала по толпе, и все лица обратились к Сорокопуту. Триста верно угадала, что в отсутствие Архитектора лидером стал Сорокопут.
Его бульдожьи черты исказились. Ей снова показалось, что она видит изогнутый клюв, который на этот раз хочет перекусить ее пополам или раздавить, как орех. Все, что ему требуется, — это сказать одно слово, и его сородичи растерзают ее. Но она поняла: это последнее, что он сделает. Он связан волшебным обещанием не вредить ей, прямо или косвенно.
— Если вы не заключите мир с Пирсом Кресчентом, — продолжила Триста как можно спокойнее, — это означает катастрофу для всех —
Несколько секунд Сорокопут продолжал ершиться, но потом сделал короткий сердитый жест в сторону остальных, неохотно отступивших к банкетному залу. В глазах-пуговицах Сорокопута горели не только ярость и возмущение, когда он рассматривал живую, дышавшую Тристу. Он словно наблюдал уму непостижимый фокус.
— Как ты… — В его серых глазах мелькнуло что-то вроде уважения.
— Вероятно, вы сделали меня лучше, чем собирались, — ответила Триста.
Он уставился на нее, потом покачал головой.
— Кто-нибудь, подайте леди лестницу, — рявкнул Сорокопут через силу. Его взгляд скользнул по дырам и прорехам, и он брезгливо поморщился. На его лице отразились противоречивые чувства. В конце концов он поддался импульсу. — И… пока мы ждем, иголку и нитку! — Он одарил кукушку зловещей улыбкой. — Мы не друзья, кукушка, но, если я позволю тебе выйти наружу, ты не появишься там в таком виде, словно тебя с закрытыми глазами шила ученица портного. Я искусный мастер, и у меня есть гордость.
ГЛАВА 43
ОТПУСТИТЬ
Несколько дней семья Кресчентов не сходила с первых страниц газет, но статьи противоречили одна другой. Все знали, что обе похищенные дочери Кресчентов вернулись целыми и невредимыми, но об их спасении поступали совершенно немыслимые и противоречивые сведения.
Большинство сходились на том, что младшую из сестер нашел участковый полисмен, когда она бродила в снегу. Девочка вывалила на него шквал поразительных историй, причем самым невероятным было то, что она — пропавшая Пенелопа Кресчент. К счастью, констеблю хватило ума и терпения проверить эту версию, которая оказалась правдой.
Спасение старшей из сестер было куда более сенсационным. Свидетели церемонии открытия, призванной отметить завершение строительства нового вокзала, были вынуждены долго ждать, потому что процедура была остановлена по причинам, толком не объясненным. Позднее выяснилось, что Пирс Кресчент, инженер, разработавший проект вокзала, внезапно потребовал, чтобы все прекратили, поскольку из-за снегопада установка верхушки могла быть слишком опасной.
Пока организаторы пытались убедить инженера, что его страхи беспочвенны, на самом верху пирамиды возникла одинокая фигура, слабо махавшая рукой. Сотни людей наблюдали, как несколько человек, в том числе Пирс Кресчент, взобрались по лесам и спустились, держа на руках хрупкую девочку. Те, кто видел ее вблизи, опознали по фотографии пропавшую Терезу.
Несмотря на очевидные свидетельства, некоторые газеты утверждали, что на самом деле Тереза нашлась еще накануне ночью, когда ее, мокрую и растрепанную, обнаружили на причале в доках.
Столько же непонятного было с личностью похитителя девочек. Накануне вечером все газеты писали об аресте Вайолет Пэриш, сопровождая рассказ жуткими подробностями о ее криминальных связях. Облив ее грязью с головы до пят, на следующий день те же газеты опубликовали короткие заметки совсем другого плана. Девочки Кресчент и их семья твердо заявляли, что Вайолет невиновна и что на самом деле она пострадала, пытаясь защитить детей.
И правда, единственным человеком, обвинявшим Вайолет, был портной по фамилии Грейс, но его нигде не могут найти. Дни проходили, свежих новостей не было, и газеты колебались, то называя загадочной личность похитителей, то прозрачно намекая на причастность к похищению портного.
Вся неделя была невероятной. Даже погода сошла с ума. Нелепые сообщения о детях на крышах, загадочном поведении пернатых, призрачных баржах и исчезнувших портных вполне соответствовали аномальной, но короткой зиме, опустившейся на Элчестер за несколько часов и через несколько дней уступившей место бабьему лету. Некоторое время спустя безумная белая неделя, как ее назвали местные, была выброшена из памяти как нечто не заслуживающее, чтобы о нем помнили.
Кресченты, конечно же, ничего не сообщили газетам. Репортеры пытались связаться с Вайолет Пэриш, но Пирс заплатил за то, чтобы ее перевели из городской больницы в частную клинику за городом, и ее местонахождение было неизвестно. В конце концов, Кресченты могли себе позволить некоторую осторожность.
Клиника удобно раскинулась на трех холмах, и здесь царила мирная, убаюкивающая атмосфера. Лужайки аккуратные, но не чересчур, маленький садик пронизан лабиринтом бесчисленных тропинок. Яблони сильно пострадали во время диковинного снегопада, многие ветки обломились. Трава была густой и зеленой, но все еще выглядела сырой. Как и ее пациенты, клиника тоже подверглась курсу реабилитации: рабочие чинили поврежденную крышу и водосточные трубы, разорвавшиеся от мороза.
Всем, кто знал Вайолет, было очевидно, что она страдает от нетерпения и скуки больше, чем от ушиба ноги. Она постоянно интересовалась, когда же все будет в порядке, и дежурные медсестры быстро поняли, что вопрос касается не шины на ее ноге, а мотоцикла. Вайолет повезло, она отделалась растяжением связок и синяками вместо переломов.
— Я просто спрыгнула, — с полубезумной улыбкой объясняла она всем, кто спрашивал, что стряслось.
Она отказалась верить, что есть хоть одна серьезная причина для шины («Они просто боятся, что я начну гоняться за санитарами») или для запрета курения («Без сигарет я задыхаюсь»). Весь персонал терпел ее насмешки, но не уступил ни единому требованию. Наконец Вайолет разрешили принимать посетителей. Счастливее всего она была в компании другой пациентки, девочки, которую положили в клинику одновременно с ней с туманным диагнозом «нервы».
Сентябрьским утром эта самая девочка обнаружилась в комнате Вайолет: сидя на подоконнике, она прислушивалась к звону церковных колоколов. Триста очень любила их слушать. Теперь часы ее завораживали: они тикали и показывали время, не пророча ей смерть. Солнце всходило и садилось снова и снова, не отсчитывая последние дни ее жизни. По утрам никто не шептал, сколько ей осталось, и не хихикал над ней.
Колокола замолкли, наступила тишина. Последний мягкий удар сменился молчанием, и Триста отступила внутрь комнаты с легкой печальной улыбкой.