Песня сирены
Шрифт:
Я отвела лошадь на конюшню, и мы вместе с Томасом-младшим вошли в дом.
Томас-старший пришел в восторг, увидев меня. Мне пришлось поделиться с ним всеми-новостями, а он тем временем послал за вином и пирожными, которые я, чтобы его не обидеть, должна была отведать. Он любил щегольнуть своим гостеприимством.
Я сообщила, что матушка скоро вернется, и он заметил, как мы все, должно быть, рады пополнению в семье. Я созналась, что уже заждалась матушку. Вот она приедет, и тогда мы узнаем самые важные новости о ребенке и Карлотте.
Он сказал:
— А
— Ой, неужели вы все-таки решили уехать?
— Как ты, вероятно, знаешь, моя дорогая, я довольно долго колебался и, наконец, принял решение.
— А что будет с Грасслендом?
— Я продам его.
«Странно, — подумала я, — почему удача не улыбнется местам вроде Грассленд Мэйнор или Эндерби-холл? Неужели и впрямь существует такая вещь, как невезение, ведь эти дома, по всей видимости, так и притягивают к себе гнев судьбы? Даже семейство Уиллерби не избежало его, хотя одно время они жили счастливо. А потом жена Томаса умерла, родив малютку Кристабель. Все это так печально…»
— Вот такие дела, — сказал Томас-старший. — Быть может, твои родители помогут мне с продажей? Сам я не хочу оставаться здесь и ждать, пока все уладится… У меня ведь теперь есть новый дом.
— Мы с удовольствием покажем ваше имение всем живущим вокруг. Вы уже обсудили это с отцом?
— Нет, ждал, когда твоя матушка вернется. Ты говоришь, она скоро прибудет? Это хорошее известие. Придворные вести куда хуже.
— Даже так?
— Увы! Король, говорят, сломал ключицу.
— Надеюсь, это не очень серьезно?
— Какое-то время ему, по слухам, придется побыть в постели, — подал голос Томас-младший. — Он ехал верхом из Кенсингтона в Хэмптон-корт и упал с лошади. Та, говорят, запнулась, угодив ногой в кротовую нору — Я слышала, — добавил его отец, — что якобиты, напившись «до чертиков», поднимали очередной бокал за этого крота, который будто бы сослужил стране хорошую службу.
— Как жаль, что они радуются чужой беде! Ну, а лошадь? Она-то сильно пострадала?
— Чего не знаю, того не знаю, по-моему, это считается несущественным.
Пока мы пили вино, появился еще один гость. Это был мой дядюшка Карл из Эверсли. Он служил в армии и домой возвращался лишь на побывку.
— Кого я вижу!.. Привет, Дамми! — воскликнул он. Он вообще очень веселый, наш дядюшка Карл, и воображает, что тонко шутит, коверкая мое имя, а ведь ему прекрасно известно, как раздражает это мою матушку. [2] — А у меня новость: король скончался.
— Я думал, он всего-навсего ключицу сломал, — пробормотал Том Уиллерби.
2
Игра слов: «Dammee» сходно по звучанию с «damned» — проклятый.
— Очевидно, у него и раньше бывали приступы, но он в течение какого-то времени пытался сохранить свое недомогание в тайне, а сегодня в восемь утра скончался.
— Ну, а теперь начнется, — заметил Томас Уиллерби. — Пойдут круги по воде.
— Если вы имеете в виду якобитов, то совершенно с вами согласен. Они лишились последнего шанса, сегодня же Анна была провозглашена королевой. Так как, не выпить ли нам за новую власть?
Бокалы были наполнены, и мы выпили за здоровье нового монарха королевы Анны.
У Эверсли всегда были тесные связи с двором. Мой дед Карлтон Эверсли ходил в больших друзьях у Карла II. Потом он, правда, оказался замешан в мятеже Монмута и вместе с пресловутым Джеймсом, [3] разумеется, попал в немилость. Хотя Вильгельм и Мария приняли его, он никогда уже не достигал тех вершин, что при Карле. Но как бы там ни было, присутствие наше на коронации представлялось само собой разумеющимся, и мы занялись необходимыми приготовлениями к отъезду.
3
Герцог Джеймс Монмут (1649–1685) объявил себя сыном и законным наследником английского короля Карла II и в 1685 г, поднял восстание, закончившееся полным крахом.
На дворе уже стоял апрель. Дочери Карлотты исполнилось два месяца, так что ей о Лондоне думать не приходилось. Харриет тоже не поехала. Должно быть, она впервые в своей жизни пропускала такого рода событие, но, мне кажется, тут начал давать знать о себе возраст, все-таки она была на несколько лет старше моей бабушки.
Никогда еще из Эверсли не отправлялась столь большая компания: бабушка с дедом, мои родители, дядюшка Карл и я.
— Дамми, — заметил дядюшка Карл, — тебе будет весьма полезно увидеть хотя бы кусочек жизни.
— Она еще слишком мала, Карл, — сказала матушка. — И зовут ее, между прочим, Дамарис.
— А я разве спорю? — парировал дядюшка Карл. — Еще с тех пор, когда держал ее, совсем кроху, на руках, я помню, что нельзя называть маленькую Дамми «Дамми».
Матушка раздраженно щелкнула языком, но не рассердилась. Было в дядюшке Карле что-то невыразимо привлекательное. Он на несколько лет младше матушки, и иногда, вспоминая былые дни, она рассказывала мне, как безумно любил ее отец Карла и как, казалось, почти не замечал ее.
«Но пришло время, и все переменилось», — проговорилась она как-то. Я почувствовала недосказанность в ее словах, но когда спросила, что она имела в виду, матушка лишь сжала губы и ни единой фразой не обмолвилась больше на эту тему. «Тайны, — подумала я. — Семейные тайны. Вероятно, и я в один прекрасный день буду посвящена в них».
Итак, мы двинулись в Лондон. Отъезд наш сопровождала веселая суматоха. Если бы Эдвин был дома, он, несомненно, сыграл бы немаловажную роль в этой церемонии. Бабушка горевала, что он сейчас на службе, за границей. Мы, однако, восторга своего не скрывали.