Песочные часы
Шрифт:
Учитель демонстрировал «способ фюрера», но перед кем? Я огляделся. Ни одного посетителя в кафе не осталось. И мне показалось, что даже хозяин спрятался за стойкой.
Только из внутренних дверей с любопытством выглядывала судомойка в клеенчатом фартуке. На ее лице было написано абсолютное восхищение.
Учитель все более бессвязно, но все с большим накалом мчался к финишу. И наконец, словно неожиданно кончился завод, упал на стул в изнеможении.
— Ирма, подай содовой! — сказал хозяин, возникая за стойкой.
Ирма, давясь от смеха и почтительности, поставила перед
Убедившись, что руки у него дрожат, как у припадочного, а может, он им и был, она щелчком откинула беленькую крышечку, и когда пузырчатая струя наполнила фужер, то все эти шипящие и тут же лопающиеся пузырьки удивительным образом вошли в соответствие с речью учителя.
Я не знал, удобно ли мне ретироваться, так как оказался единственным слушателем столь страстного оратора. Что касается хозяина и Ирмы, то, видимо, им это было не в диковину. И следовательно, все эти страсти-морд асти кипели ради меня одного…
Учитель между тем понемногу отходил. Все еще тяжело дыша, он взглянул на меня, словно говоря: «Сделал все, что мог, и если не убедил вас, то не я тому виной!» Я поспешил поблагодарить его за предметный урок ораторского искусства.
— И в этом, как во многом другом, я только ученик, — ответил он.
Я подождал, пока он уйдет, так как мне хотелось поговорить о нем. Когда он покинул кафе, я спросил у хозяина:
— Господин учитель всегда произносит такие речи?
Хозяин усмехнулся и, почесав за ухом, сказал, понизив голос:
— Мы-то его давно знаем. Но он кидается на каждого нового человека. У него это, — он покрутил пальцем около лба, — пунктик: он подражает речам фюрера.
— Как? Вы считаете его не совсем… — я повторил жест хозяина.
— Как вам сказать? — глубокомысленно произнес он. — Их ведь не разберешь: кто действительно того… а кто — придуривается.
Не знаю почему, но мне расхотелось оставаться в одиночестве. То ли тоску навел на меня помешанный учитель, то ли вдруг изменившаяся погода: налетел ветер, и в небе заклубились тучи, похожие в своем быстром беге на страшные мотки перекати-поля, которые я видел в каком-то советском фильме, где действие разыгрывается в степях. Случайное воспоминание, как это часто бывало, кольнуло, но я привычно отогнал его. И все же почувствовал острую необходимость как-то встряхнуться, переключиться на другую волну.
И я поехал на Фридрихштрассе, в ту ее часть, где она уже перестает быть респектабельной торговой улицей…
Да, здесь уже не было ни нарядных кафе, ни элегантных витрин, ни фланирующих по тротуарам хорошо одетых мужчин и женщин. Улица как бы затухала в этих кварталах. Вывески «психоаналитиков», «угадывателей мыслей» и просто гадалок, гипнотизеров, «специалистов по врачебным и иным внушениям», — как обещала реклама, — привлекали внимание прохожего «от обратного»: чем уродливее выглядела реклама, тем более она оправдывала свое назначение. Поэтому здесь поражали воображение намалеванные на металлических щитах или фанере остроносые маги в плащах со звездами, горбатые старухи с черным котом на плече, а в одной витрине я увидел человеческий скелет,
Территория, оккупированная мистикой, представляла собой некое целое, словно здесь было свое государство, свой рейх, находящийся, впрочем, в дружбе с главным рейхом, поощрявшим всякие оккультные начинания.
Магазин «Предметов смеха», казалось бы, не подходил сюда по «профилю», но сейчас мне почудилось, что и в его витрине, с этими страшненькими масками и уродцами, присутствует некий трансцедентальный дух…
Длинное и узкое, словно кегельбан, помещение выглядело просто какой-то затхлой дырой. Пахло резиновым клеем и пылью. Пыль танцевала в солнечном луче, прорвавшемся все-таки хоть к концу дня из скопища серых туч. Но он только подчеркнул мрачность «Магазина предметов смеха».
Нет, отнюдь не настраивали на веселый лад гирлянды запыленных бумажных фонариков под потолком и свисающие оттуда уродцы. Как в Вальпургиевой ночи, плясали ведьмы и черти, подвешенные на нитках, — какой там смех! — мороз подирал по коже.
За прилавком стоял широкоплечий мужчина лет за пятьдесят, но с молодежной прической «гольф». Рыжеватые волосы, длинные и собранные на затылке, подчеркивали, что лицо у него бурачно-красное: то ли от загара, то ли от пива. По виду его можно было принять за вышедшего в тираж боксера.
Как положено, он приветствовал меня первый, прежде чем я открыл рот, и спросил: чего бы я хотел?
Убедившись, что девушки поблизости не видно, я замялся, что он истолковал по-своему. Подмигнув мне довольно похабно, он с ухмылкой панельной девицы произнес не вопросительно, а как удачную догадку:
— Интересуемся французскими открытками!..
Конечно, я понятия не имел ни о каких «французских открытках», а что такое порнография, знал из литературы. Но от всей повадки этого типа на меня нашло озарение. И то, что я все же не сразу сообразил, в чем дело, почему-то меня страшно разозлило.
Я ответил, что не достиг еще того возраста, когда интересуются подобными вещами, — накося выкуси!
— Может быть, другой «мужской товар»? — продолжал веселиться этот тип.
— И другого не надо, — отрезал я и подумал, что, кажется, придется уйти ни с чем: я решительно не хотел продолжать общение с этим рыжим. Мне было противно его внезапное оживление и даже его чересчур яркий галстук: не мальчик, пора бы поспокойней!..
— Ну тогда с вами займется моя продавщица! — миролюбиво ответил он и ушел за бархатную портьеру. Почти в ту же минуту, словно в театре, ее раздвинула Иоганна Риц…
Несмотря на то что на ней был фирменный халатик из блестящего шелка с эмблемой магазина, она выглядела нарядной. Может быть, от хорошо причесанной головки или от кружевного воротничка, лежащего вокруг ее шеи, как белый пушистый котенок. А может быть, взгляд блестящих карих глаз сообщал девушке это сияние, я бы сказал, лучезарность, если бы не та же отмеченная мною при первом взгляде тень, то особое выражение лица…
С профессиональной улыбкой она произнесла обычную формулу продавца: