Песочные часы
Шрифт:
На одном из перекрестков я снял неплохой кадр: пара мужских ботинок из крепкой кожи, рядом беспомощно прислонились белые дамские туфельки из дерматина, в шаге от них — детские башмачки и розовая кукла без рук. На заднем плане — пустая замусоренная улица, зияющие витрины разгромленных лавок и клок травы посреди мостовой.
Свернув в одну из боковых улиц, я увидел над угловым домом буквы «IBM». Это была единственная надпись, попавшаяся мне в этом городе, единственные буквы, которые не были уничтожены — по небрежности или невнимательности. Объяснить это трудно, ибо «Интернэшнл бизнес машин» — один из крупнейших западных концернов и первый в мире производитель компьютеров, то есть вещей, которые полпотовцам должны были казаться воплощением дьявола промышленной цивилизации.
Я вошел в распахнутые настежь двери. Разбросанные кресла, остатки сожженных перфокарт, за стойкой охапка рисовой соломы, на полу запыленные бутылки из-под виски.
Приоткрыв дверь, которая вела внутрь, я впервые в жизни увидел умерщвленный компьютер.
Это была, по-видимому, единственная вычислительная машина третьего поколения в районе между Токио и Бангкоком. Она была изготовлена в американском городе Бриджпорт в 1973 году и обозначена серийным номером А 012 0653 7070. Неизвестно, какой цели она могла служить в этой бедной стране, где человеческий труд всегда стоил бесконечно дешевле, чем какая бы то ни было машина. Может быть, ее использовала тайная полиция Лон Нола. Может быть, достопочтенный Сянь Тай подсчитывал на ней свои баснословные прибыли.
Теперь она уничтожена. Годится лишь на лом. Процессор напоминает кузов автомобиля после сильного лобового удара. Контрольные лампочки все до одной перебиты. Микровыключатели вырваны клещами, клавиатура покорежена, экраны разбиты. Все это можно было проделать за четверть часа. Но уничтожение бобин с магнитной памятью должно было занять много времени. На одной катушке помещается около двух километров пленки. Все катушки размотаны, лента спутана и порезана, зажимы раздавлены. Шкафчик микропроцессора прямо-таки поражает: переключатели и разъемы выковыряны из контактных гнезд штыком или отверткой, чувствительные края плат старательно и терпеливо изрезаны, наверное лезвием или бритвой. Трудно даже представить себе, какие огромные усилия затрачены на уничтожение компьютера: одна брошенная в шкафчик граната в секунду сделала бы дело лучше. Но нет никакого следа взрывчатки: видимо, уничтожение вручную столь разнузданных творений цивилизации имело для полпотовцев какой-то идеологический смысл. Умертвить компьютер вовсе не так легко. Люди, которым это было поручено, должны были глубоко верить в целесообразность выполнения задачи. Они могли ведь ограничиться уничтожением процессора. Или просто поджечь здание концерна «IBM».
Я по-прежнему мало понимаю мотивы, коими руководствовались полпотовцы. Ведь лично Пол Пот или Иенг Сари этим не занимались.
На обратном пути я остановился возле жилого шестиэтажного дома и, не задумываясь, вошел в подъезд, поднялся на лестничную площадку. Это было весьма представительное здание, которое с успехом могло бы стоять на проспекте Реформы в Мехико или на улице Солиман-паши в Каире, оно заметно напоминало стиль этих городов.
В открытом лифте валялся какой-то поспешно связанный узелок, видимо с одеждой. По полу были разбросаны личные документы на кхмерском языке и множество мелких предметов личного обихода.
Я поднялся по широкой мраморной лестнице на второй этаж, спотыкаясь о чемоданы, ботинки, скомканную одежду, игрушки. Дверь одной из квартир была слегка приоткрыта, но дальше не поддавалась. Секунду я колебался, входить или нет: внезапно припомнился дом с москательной лавкой. Но только секунду. Нажав на дверь, я протиснулся сквозь щель в просторную полутемную переднюю. Дверь сразу закрылась, словно дернутая пружиной. Между створкой двери и стеной лежало грязное свернутое одеяло с отчетливыми следами крови. Капли засохшей крови складывались в ясно различимую цепочку, которая шла через всю переднюю. Проклиная в душе свое любопытство, я пошел дальше. Следы обрывались на пороге кухни. Кому-то здесь убитому не дана была легкая смерть. На каменном полу кухни лежало еще какое-то скомканное покрывало, сильно залитое кровью. Длинные коричневые пятна засохшей крови расползлись языками по полу в радиусе полутора метров.
Я оглядел кухню, оборудованную почти на европейский лад, что в Азии редкость даже в домах состоятельных людей. Холодильник повален набок, вывороченный агрегат валялся под окном. На полу полно разбитых баночек и раздавленных коробочек. Над сохранившейся в целости электрической плитой висят чистые, веселые кастрюли и сковороды, на столе — ржавый нож. Во всяком случае, это похоже на ржавчину; я подумал, что на ноже могла быть и кровь убитого здесь человека.
Еще одна узкая деревянная дверь вела из кухни в соседнее помещение, кладовку или тайник. Дверь, как я заметил, заперта на ключ, но доска посредине выломана, притом недавно, так как щепки совсем свежие. Я заглянул внутрь. У самых дверей — скелет большой собаки. Ее череп упирался в порог. Кости хвоста ровненько лежали, как у школьной анатомической модели. Вероятно, пса заперли здесь во время выселения, чтобы он подох с голода и не путался около своих хозяев.
У полпотовцев был строгий приказ: беречь патроны. Большую собаку труднее убить мотыгой, чем человека. Я заглянул и в гостиную, обставленную строго по-американски. Должно быть, проживавший здесь человек довольно хорошо знал Соединенные Штаты. Мягкий кожаный диван. На столе хрустальная пепельница. Две рюмки. Страница из еженедельника «Тайм» от 14 марта 1975 года. Вырванные из стен бра. Согнутый пополам торшер. Мелкие стекла раздавленных лампочек. Пустая библиотека, ни одной книги. На мягком коврике пара дамских туфель.
В передней я заглянул в шкаф. Полно костюмов, платьев, курток. Между ними мундир из тонкой бежевой ткани. Хозяин служил в армии или полиции Лон Нола. Я обыскал карманы. Вечное перо, календарик, спички из какой-то гостиницы в Сингапуре. Во внутреннем кармане на правой стороне груди я нашел удостоверение личности с фотографией и с печатью. Человек, который смотрел на меня со снимка в передней собственной квартиры, наверняка уже мертв, даже если это и не его кровь пролилась на кухне и в передней. У него слишком много звездочек на воротнике, слишком много планок на груди.
Я спрятал удостоверение в карман, но через минуту вытащил и бросил на пол.
Выходя из дома, я ускорил шаги. Было поздно. Отведенные двадцать минут уже прошли. Едва я поставил ногу на тротуар, произошла сцена, словно в ковбойском фильме, прокрученном в ускоренном темпе. По этой же стороне улицы в четырех метрах от меня шел кхмерский офицер. Когда я внезапно высунулся из ворот, он молниеносно выхватил пистолет из кобуры, но прежде, чем он успел его взвести, я крикнул: «Полонь! Нэак касаэт! Самамыт!» — и оскалил в улыбке зубы. Секунду он подозрительно смотрел на меня, не опуская пистолета. А потом, видимо, вспомнил о группе иностранцев, которая осматривала город; он не мог о ней не знать. В конце концов он ответил мне улыбкой, и мы разошлись в разные стороны.
Это был первый живой человек, с которым я столкнулся лицом к лицу в этом когда-то двухмиллионном городе.
LXV. Последним пунктом нашей программы в Пномпене было посещение госпиталя «Прачкет Миалеа», где тоже, как нам сказали, началась «новая жизнь».
У входа нас встретила молодая красивая женщина в белом халате, доктор Чей Каньня, единственная уцелевшая во всей Кампучии женщина-врач. Она заместитель министра здравоохранения в новом правительстве и одновременно главный врач госпиталя. В ее смуглом нежном лице с прекрасными карими глазами было столько муки и бесконечной грусти, что я не мог не обратиться к ней с просьбой рассказать о себе.