Песок вечности
Шрифт:
– В смысле, кому заказать памятник?
– Ну да. Ты говорила, что это какая-то знаменитость, так?
– Да. – Аня кивнула. – Это Торвальдсен.
В действительности Серж назвал его «величайшим скульптором своего времени», и Аня хотела было уже сослаться на него, но прикусила язык, чтобы не провоцировать Макса.
– Торвальдсен? – переспросил Макс. – Он что, швед?
– Нет, датчанин. Точнее, даже не датчанин, а исландец. По происхождению.
– Исландия – страна гейзеров, ледников, викингов и селедки, – хихикнул Макс.
– Почему селедки? – удивилась Аня.
– Ты
– Ты знаешь, я не имею привычки читать этикетки. Мне как-то все равно, откуда что. Селедка и селедка.
– Ну ты даешь! – Макс посмотрел на нее с иронией. – И это говорит человек, который вот-вот станет специалистом по международной экономике!
Аня вспомнила, как оказалась в очень похожем положении в разговоре с Сержем: она была не в курсе, что бренд «Бентли» принадлежит концерну «Фольксваген». И Серж тогда, просветив ее на этот счет, тоже взглянул на нее иронически. Правда, взгляд Макса был другим: хоть Макс и старался придать ему оттенок этакого утонченного сарказма, все равно он оставался каким-то… бесхитростным. Взгляд Сержа был совсем иным – за ним читалось столько планов и подтекстов, там была такая глубина и такая усталость! Многовековая усталость… Аня поежилась, словно на нее повеяло холодом.
– Знаешь, – ответила она Максу, – профессия – это одно, а просто повседневная жизнь – это другое. И не надо это все смешивать в одну кучу. И что у мужиков за манера, учить жить? В конце концов, я не на работе, у меня каникулы.
Так оно и было. Долгожданные каникулы наконец-то наступили. Практика в «Дюмон интернэшнл инкорпорейшн», которую Аня недавно прошла в головном офисе в Женеве, была действительно интересной. «Дюмон» был по-настоящему инновативной компанией и находился на переднем крае современных технологий. Так что скучать не приходилось, работа была увлекательной. Но ее было много, и утомление, накапливаясь, все более давало о себе знать. Отдых был насущно необходим.
Провести каникулы они с Максом решили на этот раз в Швейцарии – Аня давно об этом мечтала. И вот, только она почувствовала, что начала отходить от работы и всей этой суеты вокруг нее, как Макс тут как тут со своими ценными замечаниями…
– Могу я расслабиться? – добавила она.
– Можешь, можешь! – поспешил заверить Макс. – Все, молчу. Побоку мировую экономику! Так что этот исландец, как его?
– Торвальдсен. Бертель Торвальдсен.
– Замечательно! И что он?
Раздражение Ани пошло на убыль. Она успокоилась и миролюбиво продолжила:
– Короче, его отец родился в Исландии и был резчиком по дереву.
– Наследственное, значит.
– Да, пожалуй. А Исландия тогда принадлежала датчанам. И его отец перебрался в Данию, в Копенгаген. И тогда стал Торвальдсеном.
– А до этого как же? Жил без фамилии, что ли?
– Вот именно – без фамилии.
– Не понял. Это как?
– А вот так. У исландцев, как правило, фамилий нет.
– А что вместо них?
– Вместо них – отчества.
– Забойно! – удивился Макс. – Это типа «Петрович», «Михалыч», что ли? «Сан Саныч»?
– Представь себе, да, – рассмеялась Аня – настроение опять поднялось. –
– «Германыч», – веселился Макс. Все-таки умеет он создать… как это сказать? Комфортность в общении.
– Именно, – ответила Аня. – А если женщина, то «доттир».
– Ну, это ясно – дочь.
– Да. И его отец тоже был Торвальдссон.
– То есть Торвальдом звали деда этого самого скульптора, так?
– Ну да, выходит, так. В общем, его отец сделал это фамилией, и так, чтобы это звучало по-датски: Торвальдсен. А сам Бертель Торвальдсен родился уже в Копенгагене. Учился там, но после учебы уехал в Рим. И прожил там сорок лет!
– Оба-на! Так он уже скорее итальянец. И что им всем так дался этот Рим? И вообще Италия? Медом там, что ли, намазано?
– О, любимое выражение Максика! – произнесла Аня не без едкости. – Медом нигде не намазано. Просто Италия, особенно Рим, – это античная классика, основа европейской культуры. Плюс Возрождение. Увидеть все это своими глазами и прочувствовать считалось обязательным для художника или скульптора. Поэтому все, у кого была такая возможность, путешествовали по Италии. А многие и жили там подолгу, в том числе и русские.
– Это-то понятно. Климат там получше, чем в Вологодской губернии.
Аня вздохнула: «Ну что с ним сделаешь? Непременно все превратит в хохму с эдаким легким налетом цинизма. А может, он так защищается от агрессии? Я ведь на него малость наехала».
– Ну и климат тоже, – сказала она примирительно. – Что тут такого? Но не это главное. Торвальдсен, между прочим, считал день своего приезда в Рим своим настоящим днем рождения.
– Вот даже как. И что он ваял?
– Статуи, Макс. Статуи. Что еще может делать скульптор?
– Да? Очень интересно! – Макс сделал большие глаза.
– Он ваял, – заметила Аня, – а ты валяешь. Дурака.
– Вот такой я шут гороховый, паяц. То есть, виноват, паяццо. Паяццо живет в палаццо, – продолжал выдрючиваться Макс.
– Насчет паяца – это точно. Не без этого.
– И он, наверное, высекал богов и героев, да?
– Представь себе, да. И пользовался в свое время всеобщим признанием.
– Заказы так и сыпались со всех сторон…
– Сыпались. Но… Ты же знаешь, есть художники или писатели, которых высоко ценили при жизни, но охаяли после смерти. Так случилось с Торвальдсеном. Его упрекали в холодности и бездушности.
– Холодности?! Кого? Они что, мухоморов переели, что ли? Да они вот этот памятник видели?!
– Не знаю. Но что с них взять? Это же искусствоведы.
– Им закон не писан?
– Им не писан. Они сами считают себя законодателями вкуса.
Макс раздраженно хмыкнул.
– А бывает наоборот, – вздохнула Аня, – при жизни ни во что не ставили, зато после смерти подняли на пьедестал.
– Кому нужно такое признание? – перебил Макс.
В свое время Аня сама задала точно такой же, как ей казалось, чисто риторический вопрос Сержу. Серж, однако, не счел его риторическим. Он посмотрел на Аню со своей бесподобной иронией и ответил неожиданно: