Пьесы. Статьи
Шрифт:
Мне представляется полезным напомнить эти отнюдь не новые истины, поскольку без постоянного напоминания о них сам постулат «познания жизни» писателями мало, в сущности, приближает нас к глубокому содержанию нашей действительности, зато искажает иногда само понятие нашей литературной «профессии», часто сводимой попросту к технической четкости ремесла. Случается слышать у нас высказывания, выдающие примерно такой ход мыслей: ты, писатель, обладаешь даром «владеть пером», так же как иные владеют другими орудиями труда; стало быть, надо только, чтобы ты «приблизился к жизни», присмотрелся к фабрике, к коллективизированной деревне или к труду наших железнодорожников, и будешь в состоянии написать роман, рассказ, пьесу, киносценарий… Так сплющиваются — а иногда это делают и сами писатели — большие, трудные и ответственные задачи, стоящие перед литературой народа, строящего социализм. Так во имя борьбы за социалистический реализм в литературе рождается плоская, бескровная иллюстративность.
Это
Правильный лозунг: «Писатели, ближе к жизни!» — должен всегда в нашем сознании ассоциироваться с другим, более приглушенным призывом: «Писатели, живите интенсивнее!» Одно обусловливает другое. Нельзя правдиво и хорошо познать жизнь вокруг нас без собственной богатой внутренней жизни. И нельзя приобрести богатую «внутреннюю биографию», если уходишь в себя, лишен глубоких связей с окружающей действительностью, не способен на сильное личное переживание «неличных» дел.
МОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ {25}
Начну с фактографии.
Мое десятилетие — это, собственно, семилетие. Годы с весны 1945 года до весны 1948 года прошли для меня в условиях, мало способствующих личным, пусть даже самым скромным, планам и творческим замыслам. Это был период воскрешения жизни на культурных развалинах послеоккупационной Польши, период скорее стихийного, чем планового восстановления культурных функций в организме большой современной нации, полностью прекращенных в течение пяти лет. С таким положением не сталкивалась ни одна страна. Люди, которым народная власть весной 1945 года доверила задачи восстановления культуры, должны были начать с самых элементарных функций: собирания разрозненных и сохранения уцелевших остатков национального достояния, организации культурной работы, воссоздания прекративших существование в течение пяти лет театральных и музыкальных коллективов, наконец, создания сети художественного образования всех ступеней в масштабе, отвечающем новым, более широким, чем прежде, потребностям. Весьма похожая ситуация была и в других областях жизни. Однако мы знаем, что легче и быстрее ввести в строй фабрику, чем создать, например, настоящий театральный коллектив. Остается фактом, что спустя десять лет после войны у нас есть мощная промышленность, но, пожалуй, нет еще ни одного театрального коллектива, о котором можно было бы сказать, что это действительно творческий, идейный и художественно выразительный коллектив.
25
Впервые опубликовано в еженедельнике «Нова культура», 1955, № 27. Это ответ на анкету еженедельника, озаглавленную «Писатели и десятилетие».
В массе проблем, связанных с культурным строительством того периода, относительно меньше хлопот доставляла литература. Восстановление творческих мастерских в этой области не представляло особых трудностей. Естественно, институтом, организующим заново жизнь и труд писателей, был не столько департамент литературы в Министерстве культуры и искусства и даже не Союз литераторов, сколько издательство «Чительник». Оно создавало журналы и начинало издавать первые книги, оно было инициатором строительства варшавской «фабрики печатного слова» {26} , оно организовывало нужные и частые встречи писателей с читателями. Словом, до весны 1948 года даже тот вид контакта с литературой, который может проистекать из участия в организации литературной жизни, не поглощал у меня слишком много времени и внимания, он поглощал лишь малую частицу того, что я посвящал сложным проблемам музееведов и реставраторов произведений искусства, актеров и музыкантов, художников и историков искусства. Я думаю, что литераторы от этого потеряли немногое, зато я получал очень многое, ближе узнавая мало известные мне до того другие творческие круги и их проблемы.
26
Имеется в виду Дом Слова польского, крупнейшая в Польше типография, открытая в 1950 году.
Затем пришло несколько совершенно особых месяцев. За все десять лет это был единственный, сравнительно короткий период, с марта 1948 до января 1949 года, когда я все свое время и всю энергию мог без остатка посвятить творческому труду. Между уходом с поста заместителя министра и вступлением в должность председателя Союза польских литераторов {27} я дорвался до кратковременного общения один на один с письменным столом писателя, «только» писателя. Одна за другой были написаны пьесы «Возмездие» и «Немцы».
27
Л. Кручковский — заместитель министра культуры и искусства с 1945 по 1948 год; с 1949 по 1956 год он был председателем Союза польских литераторов.
Я не раз задумывался, как у меня, писателя, с, казалось бы, уже сложившейся многолетней практикой романиста, дело могло дойти до столь решительного изменения жанра. Кроме «Кордиана и хама», «Павлиньих перьев» и «Тенет» {28} до сентября 1939 года у меня в работе были два новых романа {29} . В народной Польше опытный некогда романист стал последовательным драматургом. Между обоими периодами было, правда, восемь лет полного перерыва в творческом труде, так что «Возмездие» я мог бы считать в некотором роде вторым дебютом. Факт, однако, остается фактом: романист стал драматургом.
28
«Кордиан и хам» («Kordian i cham») опубликован в 1932 году, «Павлиньи перья» («Pawie piora») — в 1935 году, «Тенета» («Sidla») — в 1937 году.
29
Речь идет об «Исторической повести из времен Станислава Августа о Кодексе Замойского» («Powiesc historyczna z czasow Stanislawa Augusta o Kodeksie Zamoyskiego») и «Повести из жизни польской эмиграции в Бельгии» («Powiesc z zycia emigracji polskiej w Belgii»), не законченных перед войной и изданных уже посмертно в сборнике: Л. Кручковский, Эскизы из ада честных людей («Szkice z piekla uczciwych i inne opowiadania»), Варшава, 1966.
Я думаю, что причин к тому было несколько. Я помню, что, собственно, никогда не чувствовал себя хорошо в том, что составляет главную суть романической прозы: в описаниях или повествовании, зато всегда свободнее дышал в диалогах. В те же времена я завязал первые связи со сценой — как автор {30} и как случайный рецензент. Вообще же период двадцатилетия [11] не стимулировал к драматургической деятельности, особенно к драматургии, идейно связанной с революционным направлением. Писателям этого направления было труднее попасть на сцены тогдашних театров, чем в издательства. В народной Польше ситуация в этой области изменилась радикально. Что и сказалось на укреплении моих всегдашних склонностей к драматургии, а в конце концов привело к решительному изменению творческого жанра.
30
В варшавском театре «Комедия» в 1935 году режиссером Э. Поредой были поставлены сценический вариант «Кордиана и хама» и пьеса Кручковского «Герой нашего времени» («Bohater naszych czasow (Daubmann)»).
11
Имеется в виду период 1918—1939 гг.
Это произошло, несмотря на то, что после премьеры «Возмездия» варшавские рецензенты сделали все, чтобы раз и навсегда отбить у меня охоту стать драматургом. Не потому, что они упрекали пьесу в разных слабостях и ошибках, а потому, что многие из них делали это в форме, присущей процедуре так называемого изничтожения. «Я безмерно сожалею, — лицемерно писал рецензент одного еженедельника, — что пресса так безжалостно приняла первое послевоенное произведение вчерашнего заместителя министра» {31} . Нетрудно найти в этих словах ключ к «подтексту» многих рецензий по случаю премьеры «Возмездия».
31
Имеется в виду статья публициста Яна Шчавая «Возмездие», опубликованная журналом «Варшава», 1948, № 6.
Наиболее ядовитую из них написал, впрочем, бывший сотрудник Министерства культуры, который, ясное дело, не мог не воспользоваться таким удобным случаем… Теперь я могу вспоминать об этом со снисходительной улыбкой, тем более что сама судьба «Возмездия» на польских сценах принесла мне много идейного и художественного удовлетворения. Но тогда, летом 1948 года, операцию варшавских рецензентов я пережил особенно болезненно, поскольку речь шла о моем первом после долгого молчания литературном выступлении.