Пьесы
Шрифт:
Нужно было смешаться с толпой. Я был один на площади, как вражеский бомбардировщик в чистом небе под прицелом зениток. Я искал толпу, чтобы затеряться. Я повернул за угол и попал в толпу. Люди выходили из вокзала, ждали автобуса, курили, трепались, читали газеты, пили пиво, ходили туда-сюда. Я проталкивался через них, крутил головой и искал взглядом Оксану. Ее не было. Я искал, а ее не было.
Тогда я остановился, закрыл глаза и сказал — пусть я ее увижу. И я открыл глаза и увидел, что она входит в автобус с красной сумкой в руках. Я кинулся к ней. Она обернулась, увидела меня и, кажется, немного испугалась. Я бежал к ней, сбивая всех. Я запрыгнул на ступеньку, схватил ее и начал целовать. Рядом кто-то сказал: «Молодые люди, вы не обнаглели?» Я целовал ее прокуренные губы, и это было так сладко и горько, как будто лижешь серебряную пепельницу. Она отвечала на мой поцелуй. Тогда кто-то сказал: «Вы всех задерживаете — или пройдите в автобус или выходите». И мы вышли из автобуса.
КОНЕЦ.
Дневник шахида (первый вариант)
Офис. Раннее утро. Столы, компьютеры, стеллажи, кулер, жалюзи. Входит Илья. Это молодой парень (27 лет). Короткая стрижка, яркая красная футболка, джинсовая куртка. В руках у Ильи картонная коробка из-под обуви. Через плечо — сумка. Он ставит коробку на стол, а сумку — на пол.
Подходит к окну, цепляет жалюзи пальцем, смотрит на улицу в щелочку. Берет со стола кружку, заглядывает в нее, протирает пальцем, насыпает кофе, наливает воду из кулера. Кулер громко булькает.
Илья ставит кружку на стол, отодвигает жалюзи и открывает окно. В окно врывается запах гари.
ИЛЬЯ. Там пожары, тут пожары. Никто и не заметит. (Проходя мимо стола, делает глоток кофе, достает из сумки сигареты. Закуривает. Достает из сумки диктофон. Включает.)
Раз, раз. Один раз — не пидорас. (Перематывает, слушает,
Годится. (Смотрит на часы.) Семь минут десятого. У меня есть пятьдесят три минуты. Должно хватить. (Включает диктофон. Непринужденно). Аня, привет. Это Илья. Ну, короче, это Шахид, твой дружок из Интернета, чей дневничок ты почитывала последний год. Вот, решил тебе написать звуковое письмо. А то столько нужно тебе сказать, одним e-mail-ом не отделаешься. (Выключает диктофон) Черт, голос как-то звучит. Фигово. Неестественно. Подожди-ка. (Садится за компьютер, включает его. Находит какой-то файл в папке и открывает фото девушки.) Вот я его на весь экран. И сюда лицом. (Разворачивает монитор на себя и на зрителей. Снова включает диктофон.) Буду говорить с тобой. Хотя я не знаю, твоя ли это фотография. Интернет — страна обмана. Ни копейки правды. Ведь ты тоже меня обманывала? Так же, как и я тебя? (отпивает кофе, затягивается). Может быть, именно поэтому я и решил записать на диктофон то, что я хочу тебе сказать. Мой голос — это правда. Еще лучше было бы снять на видео. Но извини, нет видеокамеры. Не настолько я богат. Это, кстати, возможно, тоже будет для тебя сюрпризом — но, таки да, я вовсе не богатый наследник Тутти, от скуки читающий умные книги. Я нищий менеджер компьютерной фирмы. Умные книги я читаю потому, что это единственное развлечение, доступное для бедных. Да и не так уж много умных книг я прочитал, если честно. (Корчит рожицу в сторону монитора.) Сюрпрайз, Аня. И это еще не последний сюрпрайз, так что дослушай пленку до конца, пожалуйста. (Докуривает, бросает окурок в кружку с остатками кофе. Шипение. Ставит кружку на пол.) Вот так. Аня, если честно, даже не знаю, с чего начать. Времени мало, а сказать надо много. Я вот сейчас смотрю на твой портрет на мониторе, и для меня нет ближе и дороже человека, чем ты, даже если это совсем не твой портрет. Хотя это я уже говорил. (Встает, прохаживается по кабинету.) Когда ты получишь это письмо, ты, наверное, уже посмотришь новости и будешь знать, что случилось. И тебе будет интересно — зачем я это сделал. Сейчас я все тебе объясню. А потом, если останется время, я постараюсь объяснить тебе еще кое-что насчет нас с тобой. Я пока не знаю, важное это или нет. Да. Вот. Ты, наверное, скажешь, это смешно. Решиться на такое страшное дело, и при этом ничего не знать окончательно. Но уж такая тут фигня получилась. Человек вообще никогда ничего не знает окончательно. До самой последней минуты он все думает — может, как-нибудь все обойдется. Да и я тоже, если честно, думаю — может, обойдется как-нибудь? (Пауза. Он смотрит на фото.) Если бы ты была рядом со мной, может быть, мы поговорили бы с тобой, и все было бы по-другому. И ничего не надо было бы делать. И мы просто жили бы рядом с тобой. Старели бы, покупали бы вещи в дом. Детей родили. (Пауза.) Ты мне писала, что работаешь в центре, недалеко от Пушки и ходишь обедать в Макдональдс. Знаешь, я несколько раз приезжал на Пушку. Сбегал с работы — типа по делам. Ходил там, вглядывался в лица — может быть, это она? Или она? Вот эта хорошенькая. А эта — так себе, да еще и одета как лохушка. Смешно. Пушка-лохушка. Попсовое такое место, никогда мне там не нравилось. Я там заблудился один раз. Прикинь, в самом центре Москвы. Ну а чего взять с провинциала? Я же тебе не говорил, кажется, что я не из Москвы? Город Волоковец, шестьсот километров от любимой нашей столицы на север. Вернее, когда-то там был город. Теперь там руины. Мои личные развалины. Для всех остальных это милый тихий провинциальный городок. А для меня — проклятое место, непригодное для жизни. Примерно такое же, каким через полчаса будет этот кабинет. Любой другой увидит в этом кабинете обычный офис, хотя и малость запущенный. А я вижу развалины. А от развалин дым идет, дышать нечем. (Кашляет.) Так и там. Да. Так вот. Как я заблудился. Мне нужно было попасть на Тверской бульвар. Я предположил, что он где-то недалеко от улицы Тверской. Как ты узнаешь чуть позже, мои предположения подтвердились. (Пауза.) Нет, неохота рассказывать. Тысячу раз я рассказывал эту историю в разных компаниях. А сегодня вот не буду. Надоело. Тебе будет неинтересно. У тебя сейчас другое настроение. Ты же хорошая, добрая девушка, я же это знаю, поэтому сейчас тебе хочется не шутки шутить, а плакать… Или нет? Блин, напридумывал сам себе черт знает что. Ты на самом деле — бородатый мужик, переводчик с немецкого, специалист по творчеству Хайнриха Хайне. Сидишь сейчас в своей полутемной библиотеке перед ноутбуком, и потешаешься надо мной. Или волосы рвешь из бороды — дескать, ненароком довел человека своими играми. (Улыбается) Так хочется думать, что ты — именно такая. Что ты не обманывала меня так, как я тебя. (садится на край стола) Да, я ведь тебе хотел рассказать. О себе. О настоящем себе, а не о том Шахиде, которого ты знаешь из нашей переписки. Каким ты меня представляла? Брутальным парнем, уверенным в себе, циничным, удачливым. Какой же я на самом деле? Может быть, если ты мне поверила, то во мне действительно где-то в глубине, на донышке, есть эти качества? Просто они спрятаны. Так получилось. А могло бы получиться по-другому. Мог бы я родиться в семье замминистра легкой промышленности СССР. Провел бы детство в уютном московском дворике. До конца жизни сохранил бы страх перед взрослыми разговорами в отцовском кабинете. Ходил бы со скрипочкой под мышкой в музыкальную школу. А после перестройки мой папаша плавно переместился бы из министерства в кресло директора профильного банка. Оплатил бы мне учебу в Англии, подарил бы машину на восемнадцатилетие. (Встает. Оглядывается на окно.) Черт. Еще одну, что ли, высадить? Один хрен там все в дыму, никто и не заметит. Хотя Ольга унюхает, у этой твари нюх как у ищейки. (Показывает, как она нюхает и морщится. Говорит мерзким голосом) Илья, ты что, курил здесь? (Достает сигарету, щелкает зажигалкой, но не прикуривает. Кладет сигарету и зажигалку на стол. Садится.) Не. Неохота. Из-за этих пожаров даже курить не хочется. Такое ощущение, что в легких — слой золы в два пальца. (Усмехается.) Папаша замминистра. Да нет, Аня. Папа у меня простой, что называется служащий в почтовом отделении. Мама — продавец в магазине. У меня нет ни машины, ни квартиры. Я получаю в месяц пятьсот долларов. Из них двести тридцать отдаю за паршивую однушку в Марьино. Это такой стремный райончик, построенный на том месте, где были Люблинские поля аэрации. Ты, наверное, и не знаешь, что это такое? Нехорошо, надо знать историю родного города. Это было такое место, куда свозили говно со всей Москвы. Ты только представь — бескрайние поля говна… хотя, туда и сейчас свозят все говно. Человеческие отбросы. То, что город переварил и высрал в эти трущобы. Всякие старики, алкаши, нелегалы, гастарбайтеры вроде меня. Ты извини, что я так про говно, всякие грубости. На самом деле хороший район, хотя и далеко от центра. Развитая инфраструктура. Кинотеатр есть, «Экран», рынок, магазины какие-то, одежда, еще там всякая фигня. В общем, все, что нужно для полноценной жизни. Я, когда туда ехал в первый раз, думал, выйду из метро — поле, метель, собаки лают и огоньки избушек горят в ночи. А тут такие небоскребы, башни, Манхэттен, на фиг. Только экология паршивая, особенно сейчас, когда леса горят. Капотня рядом. Да и говно, которое сто лет сюда свозили, никуда не делось. Тут же где-то зарыто. Ладно, хватит про говно. Я лучше тебе расскажу о людях, который сегодня вместе со мной за компанию приняли мученическую гибель. (Усмехается.) Ага, кстати о говне получилось. Не, не обращай внимания, это я о своем. Если не считать меня, их трое. Еще не прошлой неделе их было четверо, еще был Мурат, но мои соседи его съели, и он теперь сидит с упаковщиками, и именно поэтому он сегодня остался жив. Такая вот ирония судьбы. Я, кстати, обрадовался, когда узнал, что его переселяют. И еще больше радовался, когда видел, как это мудачье радуется его уходу. Мурат — инвалид. Он бывший кагебешник. Якобы работал там в каком-то аналитическом центре. Бумажки перекладывал. Может и правда бумажки. А может и не бумажки. У него не работает левая рука. Парализована. Из-за чего, я никогда не спрашивал. Не потому, что в доме повешенного не говорят о веревке. Просто неинтересно. Он всегда улыбается. Одной руки ему вполне хватает для жизни. Видела бы ты, с какой скоростью он печатает на компе одним пальцем. Вот, собственно, и все, что я о нем знаю. Хотя просидели рядом целый год. Даже не знаю, из-за чего наши так его невзлюбили. Впрочем, он живой человек, а говорить о живых людях скучно. Поэтому давай лучше поговорим о мертвых. Начнем по алфавиту. Нет, начнем по часовой стрелке.
(Подходит к крайнему столу, присаживается на краешек.) Вот здесь у нас сидела Оля. Ей было двадцать четыре года, хотя выглядела она на тридцать два. Она — дочь создателя нашей компании. Хочешь, я расскажу тебе о том, как создавалась наша компания? Я же сам сочинял ее историю для пресс-релиза, меня теперь ночью разбуди, я тебе отбарабаню. (Встает в торжественную позу.) История компании «КИТ ltd» уходит корнями в конец восьмидесятых, когда группа молодых ученых закупила для своего института два компьютера для научных нужд. В то время покупка компьютера была целым приключением, связанным с взятками, погонями, предательствами и перестрелками. Но в итоге наши герои заработали на этой
Так, к чему это я вообще? А, да, о наших покойничках. Оля — это дочь Константина Владимировича. Будьте как дети, ибо они наследуют царствие небесное. В лице Оленьки Константин Владимирович растил наследницу. Оленька это прекрасно понимала, и все вокруг это прекрасно понимали. А то, что Оленька была всего лишь рядовым сотрудником отдела маркетинга — не имело никакого значения. Не должность красит человека, а человек — должность. Что тебе про нее рассказать? Она училась на чем-то технически-математическом. Она носит очки. Она редкостная дура. И еще она редкостная сволочь. Погань. Если бы она просто была нашей начальницей, это даже упростило бы нашу работу. Не нужно было бы учитывать ее мнение. Мы просто выполняли бы ее приказы. Вот представь ситуацию. Я заказывал открытки для сотрудников к юбилею фирмы. Да, представь, именно этим я и занимаюсь. А ты думала, что такое маркетинг? Вот это он и есть. И еще цветы сотрудницам в день рождения покупать. Так вот, я заказываю открытку. Нашел типографию, которая могла бы это напечатать, нашел дизайнеров, которые могли бы это нарисовать. Утвердил с десятью начальниками проект макета. А это очень не просто, ведь каждый из десяти знает, что он — самый умный и креативный. И что именно его идея перевернет представления человечества о юбилейных открытках. Короче, приношу из типографии макет на подпись. Начальник наш Сергей Сергеич, посмотрел, кивнул, типа, годится. Показывает остальным — полюбуйтесь, какая красота. Эта коза берет, пять минут молча разглядывает. В кабинете тишина такая нехорошая. Спросить никто не решается. И она явно наслаждается этой тишиной. Это ее тишина, персональная. А потом говорит так небрежно — «что это рамка тут белая, некрасиво. Может, сделаем розовую»? Сергеич скривился, но деваться некуда, помялся для порядка, говорит — да, с рамкой как-то криво получилось, дуй, Илюха в типографию, скажи, чтобы рамку поменяли. Им легко сказать, а с ребятами в типографии мне разговаривать. Им-то на капризы нашей принцессы наплевать, они деньги получили, заказ выполнили, их больше ничего не волнует. Я говорю — они откажутся. Принцесса кривится — что значит, откажутся? Мы — клиенты, если откажутся, мы уйдем в другую типографию. Ага, уйдем. После того, как я чуть не на коленях стоял, уламывал их взять заказ на 500 открыток, при том, что у них минимальная партия — три тысячи. Я бегу, мнусь, краснею, уламываю их поменять эту чертову рамку, объясняю, что у меня больной на всю голову начальник, рассказываю им анекдоты, в конце концов уламываю. Они делают новый вариант макета, распечатывают, я опять тащусь через весь город в контору. Эта мымра малолетняя смотрит, кривит губы и говорит — а раньше-то, с белой рамочкой было лучше. (Пауза.) Как я ее не убил тогда, сам не знаю. Сергеич, видимо, в тот момент лицо мое увидел, руками замахал — типа, хрен с ними, с этими рамками, пусть будут розовые. Олечка губки скривила — дескать, я не согласна, но разве кому-нибудь здесь интересно мое мнение…
(Подходит к следующему столу.) Сергеич может и нормальный мужик, но трусливый, спасу нет. Боится за свое место и в то же время понимает, что все равно рано или поздно Олечка займет его место. Он — как жук, в тело которого оса отложила личинку. Олечка — и есть эта личинка. Она его жрет потихоньку, жрет, и в конце концов сожрет. И когда он сдохнет, она расправит наконец свои перепончатые крылышки. Только ничего у нее не получится. Подпалю я ей крылышки. Сергеич, не ссы, жил как чмо, умрешь как мужик. И в раю будешь пялить таких Олечек в товарных количествах. (Оглядывается.) Я еще Киру забыл. Он там сидела. Якобы занималась сайтом. А-то так мне не видно из-за спины, что она там в аське сидела с утра до вечера, с ухажерами трандела. Сергеич когда не спросит — Кира, чем занимаешься? (Изображает.) Я работаю над сайтом. (Зло.) Сергеич, мать твою, ну оторвись на минуту от своей порнушки, зайди на сайт, посмотри, как она там работает! Последнее обновление двадцать пятого мая. На дворе август, слава Богу. Что еще про Киру рассказать? (Задумывается) Один раз она работала неподалеку от дома и полгода не спускалась в метро. Она сама рассказывала об этом, как о самом важном событии в ее жизни. Вот пусть она и останется в твоей памяти, как девушка, которая однажды полгода не спускалась в метро. (Смотрит на часы.) Блин, время поджимает, а я тебе еще самого главного не рассказал. Итак, я тебя познакомил со своими жертвами. Мне бы хотелось, чтобы мы были для тебя не просто цифрами статистики — от взрыва в компьютерной фирме погибли четыре человека. Чтобы ты о каждом из нас что-нибудь знала. Какую-нибудь совершенно бесполезную информацию. Чтобы вспоминала нас. Шахида, который знал все о юбилейных открытках. Сергеича, который ходил в рабочее время по порносайтам, Киру, которая однажды полгода не спускалась в метро. И Олю, которая прятала под платьем перепончатые крылья. Ты — это ниточка, которая связывает всех нас с миром. Мы, все четверо жили только для того, чтобы ты о нас помнила. И мое отличие от них состоит лишь в том, что я об этом знаю, а они так и умерли, не узнав. Ничего не поделаешь, не судьба, значит.
(Поглаживает коробку рукой.) Про бомбу я тебе ничего рассказывать не буду. Следователи сделают экспертизу. Прочитаешь все в газетах. Устройство очень простое, но эффективное. И мощное. (Задумчиво.) Взрывной волной выбило все стекла в соседних домах.
Аня, извини, я так и не объяснил тебе, почему я решил умереть, да еще прихватив с собой эту троицу бедолаг. Не получается у меня прямо, в двух словах объяснить, все какими-то околицами выходит. И чем прямее я стараюсь, тем дальше меня уносит. А время поджимает, блин. Из-за чего вообще происходят самоубийства? Из-за того, что люди теряют смысл жизни. Но я-то его не потерял. Я сделал это именно потому, что нашел его, этот чертов смысл! Тот самый поганый смысл жизни, ради которого ломали головы себе и друг другу тысячи умных людей. Ты скажешь — молодец, если нашел. Напиши книгу, поделись этим открытием. Но в том-то и штука, что этот смысл подходит только для меня. И книгой делу не поможешь. (Берет в руки коробку и показывает Ане, смотрящей на него с монитора.) Вот моя книга! Читайте на здоровье, ребята, мне не жалко!
Бомба — это фигня. Настоящее оружие — не бомба, а (Кладет ладонь себе на грудь.) я. Человек сто тысяч лет искал оружие вокруг себя. Сначала камень, палка, нож. Потом катапульта, ружье, самолет, атомная бомба. Но самое мощное оружие он нашел в себе. Человек сам — бомба. Ненависть — детонатор. Империю, завоевавшую весь мир, победили несколько полуграмотных арабов с ножами для разрезания бумаг. Смешно? А вот ни фига не смешно. Потому что главное, что у них было, у этих арабов — не ножи, а их ненависть. Империя хотела жить, а они хотели умереть.
Я много думал… бедность, она вообще способствует мыслительной активности. Когда дома нет телевизора, когда нет денег, чтобы куда-нибудь пойти, чтобы купить фильм на DVD или какую-нибудь книгу. Когда нет ничего, что заглушает мысли, иногда полезно их послушать. Главное — не сойти с ума. А я не сошел, нет, ни фига. Я в порядке, Аня. Так вот, я думал. О них, о шахидах. Почему у них получается, а у нас нет? Почему они нас побеждают? Может, в религии дело? Но ведь их религия мало отличается от нашей. Более того, нашу религию явно придумывали более умные люди. Более образованные и более опытные. И придумывали они ее веками, тысячелетиями. Проверяли ее друг на друге, делали ошибки. За каждую ошибку — платили тысячами жизней. И что? Теперь, когда наша религия закончена, как величественное полотно, как произведение искусства — оказалось, что она не работает. Как Царь-Пушка, которая не стреляет. А у них? Религия простенькая, сляпана на скорую руку. Главная книга полна нелепостей. Пророк какой-то невнятный, к тому же с сомнительной репутацией. И что? А то. Попробуй-ка залупнуться на этого пророка. Карикатурку на него нарисуй. ИМ даже делать ничего не нужно. Тебя свои же сожрут. Потому что боятся. И хотят быть хорошими, добрыми, справедливыми. А ИМ — не надо быть ни хорошими, ни добрыми, ни справедливыми. ОНИ — злы и злопамятны. И ИМ гораздо проще иметь дело с добрыми и справедливыми. Вчера ИХ оскорбляли карикатуры на пророка, сегодня — христианки в стюардессах, завтра — женщины без чадры на улицах. Нет, ребята, эту войну вы уже проиграли.
(Достает сигарету, закуривает.) Это последняя. Черт, я не об этом совсем хотел говорить. Не о политике. Мне насрать на политику. Мне все равно, кто будет делить этот мир после моей смерти— мусульмане или американцы. Мне в этом мире не жить, а умирать. А это, Аня, гораздо сложнее. Я не собираюсь ни доказывать ничего никому, ни призывать всех последовать моему примеру. Это было бы глупо. И к тому же ничего не изменило бы. Вы свою войну проиграли, а я свою — пока нет. Да, это моя маленькая война. Я — маленький солдат, убиваю своих маленьких врагов. Но поскольку и мир у меня маленький, мне они кажутся большими. И победить их так же трудно, как большому солдату победить своих больших врагов.