Петербург 2018. Дети закрытого города
Шрифт:
По привычке она хотела купить хлеба, но в магазине не было света, и торговали прямо со стола, выставленного на крыльцо. А перед ним собралась большая очередь – Вета не стала дожидаться.
Через дорогу уже показался ее дом. Старый, деревянный, с внешней лестницей на второй этаж, он скрипел на ветру, скособоченный, как старик. Полуслепой дедушка-сосед курил, сидя на лавке возле своей двери.
– Здравствуйте, – крикнула ему Вета и взялась за шаткие перила.
Он сощурился в ее сторону.
–
– Ее дочка, – вздохнула Вета и, не прислушиваясь больше к его бормотанию, пошла вверх по скрипящим на все голоса ступенькам.
Задребезжал флюгер-петух на крыше и повернулся к ней хвостом.
– Вот так всегда – одна сплошная задница, а не жизнь, – проворчала она, заправляя за уши всклокоченные ветром пряди.
Крики из дома она уже услышала. Правда, приглушенные, доносящиеся из самой дальней комнаты, но злобные, как и всегда.
Вета постучала так, что задребезжали стекла в окнах прихожей – ноль реакции. Пришлось искать в сумке ключи, под толстой пачкой документов, за ненадобностью сложенных вчетверо, под расческой и старенькой губной помадой – вдруг обнаружилось, что у нее давно потерялся колпачок.
Ключи нашлись и тяжело легли в ладонь, целая связка: от тетиной квартиры, от родительского дома, от лаборатории и кладовки и еще от сарая тут же – давно пора выбросить, а все рука не поднималась.
– Эй, я приехала, – привычно оповестила она, бросая сумку под зеркало и – туда же – ключи.
На истертом ковре в прихожей валялась отцовская куртка, из карманов которой высыпались сигареты и спички и еще какая-то коричневая труха. Вета брезгливо обошла ее по кругу.
– Вот и давай-давай! – послышался из кухни мамин голос. Следом за этим бахнуло об пол – и разлетелась на куски тарелка. – Чего тянешь-то?
– Пусти-и-и, – тоненько завизжал отец.
Вета на ходу захлопнула вечно отходящую дверцу шкафа и вошла на кухню. Здесь стекло в двери разлетелось в дребезги – уже третье с зимы, и на полу валялся «снаряд» – старенькая кружка с вишенками, на удивление целая, даже без сколов по краям. По осколкам вышагивала мама в хозяйских тапочках.
– Давай уже, хватит людей смешить. – Она уперла руки в бока.
Вета подняла кружку и остановилась в дверном проеме. Распущенный пояс плаща тянулся почти до самого пола и грозил вывалиться.
Отец стоял одной ногой на подоконнике, а другая его нога повисла в воздухе. На большой крюк, вбитый в потолок для тяжелой люстры, была привязана веревка, которая и обхватывала его шею. Сильно, как будто. Нога, повисшая в воздухе, дергалась, пытаясь найти опору. Но напрасно – табурет давно лежал на полу. Отец тоненько голосил, закатывая глаза к небу.
– Табуретку подай. Табуретку!
– Мама, – напомнила о своем появлении Вета. Она могла стоять у дверного
– Ой! – мама оглянулась и сразу стала растерянной. Вытянутые рукава кофты, связанные на поясе, грустно закачались. – Ты приехала? А я думала, ты заниматься будешь.
Вета молча подняла с пола табуретку, кружку вернула в раковину и ушла в прихожую – за веником и совком. Там по ногам побежал сквозняк из щели под дверью.
Она вспомнила, что так и не смыла с лица хрустящую пыль. Но в ванной из крана пошла ржавая жижа вместо воды. Вета оперлась рукой о бортик раковины и прислушалась к тому, как за стеной родители выясняют, кто больше виноват в том, что дочка расстроилась.
Сказать им сейчас или потом, когда успокоятся?
Она подняла голову и опять посмотрела в зеркало. Из-за желтого света лицо казалось совсем страшным и бездвижным, как будто восковым. Вета попыталась улыбнуться – получился угрожающий оскал.
В дверь робко постучали.
– Кушать будешь?
– Да, мама.
– Коля! – протяжно разнеслось по коридору. – Сходи за хлебом, хоть какая-то от тебя польза будет.
За окном уже совсем стемнело, соседние крыши скользко блестели от дождя, а внизу хлопали двери, отчего весь старый дом содрогался.
– Я уезжаю. Через три дня, – сказала Вета, поставив кружку точно в центр квадратика на клетчатой скатерке, прожженной в одном месте, а в другом – надрезанной ножом.
– Так ты уже решила, – не глядя на нее, мама выводила узоры на запотевшем окне. Рисовала дивные, нездешние цветы.
– Да, и документы уже пришли. Меня берут.
– Ну, раз ты решила.
В соседней комнате телевизор монотонно зудел голосом диктора. Вета раздраженно обернулась не дверь, но вспомнила, что стекло в ней разбито, и закрываться совсем нет смысла.
– Я не буду тебя держать. В конце концов, сколько можно тебя держать, – сказала мама, подцепив со стола чашку. Груда посуды в раковине стала чуть больше. – Туда хотя бы письма доходят? И позвонить можно?
Она включила воду, и ее шум сразу перекрыл и бормотание диктора, и шорох дождя за окном, и то, как сильно колотилось сердце Веты. Она вдруг поняла, что не знает ответов на такие простые вопросы.
Это как утро экзамена – кажется, что знаешь все и готов ответить, а первый же вопрос ставит тебя в тупик.
– Не знаю, я потом выясню. Раз в год можно уезжать в гости к родным.
– Понятно.
Громыхала посуда, а Вета, прислонившись спиной к подоконнику, чувствовала, как бежит на тоненьких лапках сквозняк. По плечам, потом по спине и вниз, к коленям.