Петербургский сыск, 1874–1883
Шрифт:
– Хорошо, – изрёк Путилин, – хотя хорошего здесь мало. Скажи—ка, братец, ты ведь на службе каждый день?
– Не совсем так, воскресенье – мой неприсутственный день.
– Пусть так, – Иван Дмитриевич поднялся с дивана и. заложив руки за спину, начал прохаживаться по зале. Вслед за ним пружиной вскочил Степанов. – Ничего в последние дни необычного не было?
– Не знаю, – пожал плечами Иван Иваныч, – все, как и каждый божий день, приезжают господа и дамы, отъезжают.
– Понятно, а вот чтобы внимание привлёк, ну, там скандал какой или кто буянить начал.
– Не припомню, да и полицейский при станции приставлен, так тот не допустит ничего, слишком Селиван строг.
– Это тот, что нас провожал сюда?
– Так точно, он самый.
– Тогда более не держу, ты, братец, кликни Селивана.
Иван Дмитриевич видел, как на улице появился Степанов, плечи расправлены. словно подвиг какой совершил или от начальства поощрение получил. Подошёл к Селивану, стоящему на платформе и что—то сказал. Полицейский поправил ремень, не стал ничего спрашивать у Ивана Иваыча, а сразу направился к петербургскому гостю.
Раздался громкий требовательный стук, дверь отворилась и на пороге появилась высокая ладная фигура полицейского. По лицу невозможно было понять ни единого чувства, словно вошла статуя с каменной физиономией.
– Ваше Высокородие… – начал он, но Путилин поморщился и махнул рукой.
– Проходи.
Но Селиван так и остался стоять у двери.
– Скажи—ка мне, Селиван, – и посмотрел на стоящего у двери полицейского, но тот только недоуменно моргал и ничего не произносил.
– Как тебя по батюшке?
– Степаном отца звали.
– Вот что, Селиван Степаныч. в последнее время на станции никаких происшествий не было?
– Никак нет, – гаркнул Селиван.
Путилин вновь поморщился.
– Потише, чай не на платформе паровоз перекрикиваешь.
– Извиняюсь, Ваше Высокородие!
– Так было что—то или нет? Мне интерес представляет все, что было.
– Да ничего такого и не было, у нас же публика вся, почитай, из благородных, а они поведения богоугодного.
– И офицеры ведут себя пристойно, и, скажем, молодые люди.
– Вы про это, – Селиван выдавил на одном дыхании, – офицеры те иной раз, когда выпимши лишнего, что—нибудь учудят, но меж собой, а чтобы к статским ни—ни.
– А молодёжь?
– Они тоже, конечно, ведут не подобающе, вот намедни трое совсем молоденькие, а вина видимо, попробовали, хотя и вели себя тихо, но какие—то настороженные были.
– Если запомнил, чем привлекли взгляд?
– Больно уж тихо себя вели.
– Запомнил их?
– Увидел бы, узнал.
– В чем они одеты были.
– В гимназической форме.
– Не вспомнишь, какой гимназии?
– Никак нет.
– Убиенного видел?
– Так точно.
– Не он ли среди тех гимназистов был?
– Не могу знать, этот без головы и голый, в таком виде не признать.
– Хорошо, тогда опиши тех гимназистов.
Селиван так толково их описал, что Путилин достал книжку и занес слово в слово сказанное полицейским. Иван Дмитриевич привык запоминать или записывать все, чтобы потом отсечь лишнее, словно скульптор от куска мрамора.
– Ступай, братец, – начальник сыскного отделения смотрел в окно.
Глава четвертая. Все начинается в столице
Ближе к трём часам пополудни исправник любезно предложил отобедать у него дома. Марфа Васильевна, говорил он, предупреждена, что пожалуют столичные гости так, что расстарается. Кухарку не держит, добавил Константин Николаевич, а делает все сама, Господь не дал детей, вот она и норовит угодить мужу, и спрятал под рукой улыбку.
Иван Дмитриевич не стал отказываться от столь заманчивого предложения и любезно согласился, напомнив, что он не один. На что исправник заметил, что гостям всегда рад и всегда найдётся и тарелка супа, и кусок мяса, ну и кое—покрепче, чтобы обед пресным не казался.
Хозяйка оказалось особой средних лет, но довольно привлекательной, в особенности добродушной улыбкой и русыми волосами, непослушно выбивающимися из—под чепца. Марфа Васильевна сама вызвалась быть сегодня в роли прислуги и попросила не смущаться. После великолепных щей со свежим, тёплым хлебом, казалось только вынутым из печи, на столе, словно из воздуха появился, и печённый гусь, и баранья нога под причудливым соусом.
– Все—таки не пойму, – наконец произнёс исправник, видимо давно хотел спросить, но не решался, – чем же квитанция поможет в деле?
Иван Дмитриевич на мгновение замер, положив ладони на белоснежную накрахмаленную скатерть, сглотнул слюну и после тяжёлого вздоха, что, мол. он не хотел вести такие разговоры за столом, но после красноречивого взгляда на хозяйку, словно бы извинившись, произнёс:
– В квитанции указана фамилия отправителя…
– Но ведь Микатиных– Микотиных по столице не одна тысяча будет? – нетерпеливо перебил исправник.
– В этом вы правы, но нам известен получатель, он—то, наверняка, знает отправителя и мы по надписи на квитанции видим, откуда и когда была отправлена телеграмма. Вот по этим сведениям мы и найдём человека, если это не наш убиенный, – Путилин посмотрел вновь извиняющимся взглядом на хозяйку, что, мол, он не хотел о таких страстях упоминать за обедом, – то найденный может опознать или рассказать, как его квитанция от отравленной телеграммы оказалась в кармане у убитого.
– И всего—то? – Удивлённо произнёс Константин Николаевич. – А я уж думал…