Петербургский сыск, 1874–1883

Москвин Игорь Владимирович

Так и поступили, тем более, что нужными бумагами запаслись накануне.

Первым привели на допрос Мякотина. Иван Дмитриевич не стал долго томить того в одиночной камере. Когда привели юношу, Путилин стоял у окна, заложив руки за спину.

Венедикт прошёл к столу и присел без приглашения.

– Я совсем не удивлён арестом, ибо давно его ждал, – начал юноша безо всяких к тому принуждения, – мне надоело бояться. Вот в прошлый раз, когда меня расспрашивал господин с приятной внешностью, уже тогда я был готов к самому страшному, а сейчас не страшно. Даже на душе стало легче. – Иван

Дмитриевич по опыту знал, если преступник хочет высказаться, не надо ему в этом мешать, потом можно задать вопросы, а сейчас не надо. – в семье я всегда находился в тени Сергея, это он у нас – первый ученик, надежда рода, наследник дяди, а я так, словно не мякотинского роду, именно тень, которую можно не замечать. Всё для Сергея, – Венедикт проговорил имя брата, словно оно вызывало оскомину. – Это Серёженька окончит университет и станет юристом, это Серёженьке дядя оставит состояние, это Серёженька, Серёженька, всегда Серёженька, словно меня и на свете не было никогда. Вот его нет, а я, как был тенью его, так и остался. Маменька во мне сына не видит, не видит, что я способен его заменить. Тень, Господи. И для чего я его… – Венедикт закрыл лицо руками, сгорбившись, словно старец, но потом выпрямился, взгляд стал колючим, глаза сузились. – Когда ремень обхватил его горло и он захрипел, я испытывал истинное удовольствие, наблюдая. Как глаза его начали вылазить из глазниц и такой в них оказался страх, что в тот миг я почувствовал облегчение. Наконец, не стало того, чьей тенью я был всю жизнь. Господи, прости меня за кощунство, но я чувствовал облегчение и радость. Вам, господин, не знаю вашего имени, не понять. Но прошло время, нет, нет, меня не гложет совесть, нет никакого раскаяния, а только пустота на душе, тень не может жить без хозяина, не может.

Венедикт умолк. Путилин вернулся за стол, немного помолчал.

– Значит, всё, что сделано, произошло впустую.

– Наверное.

– Пустота.

– Именно.

– Я не вправе тебя ни осуждать, ни оправдывать, каждый человек выбирает свою судьбу, ты выбрал.

– Да.

– Но ведь можно было решить иначе.

– Как?

– Ты когда—нибудь говорил с братом по душам?

– Вы что? – Искренне удивился юноша, – он меня в упор не виде. А каждое моё слово воспринимал, как детский бред.

– Но почему ты проявил такую жестокость по отношению к брату?

– Сейчас объяснить не могу.

– И зачем ехать так далеко?

– Мы думали, что его никогда не найдут.

– Вы?

– Я и…

– Твой спутник?

– Да, но не спрашивайте его имени, виновен я один и хочу один нести наказание.

– Так, Венедикт, не бывает. За совершённое преступление должны отвечать те, кто совершил.

– Имени я вам не скажу.

– Твоё право, но скажи, он тоже ненавидел Сергея?

– Нет, – Венедикт сжал губы, потом произнёс, – самое смешное, что дядя в тайне от мамы посылал брату деньги. Я их нашёл и ими оплатил смерть.

– Всё—таки твоя идея поехать в Стрельну?

– Считайте моя.

– Значит, имя второго ты называть не намерен?

– Да.

– А ведь он признался в убийстве.

Венедикт недоверчиво посмотрел на начальника сыскной полиции.

– Не может быть такого, – в конце отмахнулся юноша.

– Может, Фёдор Юнгер допрашивается в соседнем кабинете.

Мякотин умолк, потом тихо выдавил из себя:

– Если вам всё

известно, тогда мне добавить нечего. Только скажите, как вы поняли, что Сергея убили мы?

– Тебя опознали свидетели.

– Но меня никому не показывали, насколько я знаю.

– По фотографической карточке.

– Ах вот оно что, я думал, что что—то с карточками не чисто, но не ожидал.

Оставалось написать доклад на имя градоначальника, Путилин вздохнул, обмакнул железное перо в чернила:

«Отношением, помеченным 12 апреля, начальник отделения С.—Петербургского—Варшавского жандармского полицейского управления просил распоряжения о розыске убийц и выяснении личности убитого неизвестного лица, изуродованный труп которого был найден в лесу, прилегающем к станции Стрельна Варшавской железной дороги.

Оказалось, что труп найден обнажённым, с отрезанною головою, лежащей в десяти шагах от туловища, причём всё лицо было изрезано, с целью, по—видимому, сделать его неузнаваемым: гимназическая форма, которую носил убитый, была разыскана, в некотором расстоянии, зарытою в снег. Найденная в том платье квитанция на посланную 4 апреля, из Петербурга в Кронштадт, телеграмму, послужила ключом к дальнейшим розыскам.

Первоначально же собранными сведениями было установлено, что 4 апреля с поездом №15 из Петербурга, в сопровождении двух молодых людей, наружные приметы которых запомнили несколько человек.

Справками, наведёнными в телеграфном ведомстве, выяснено, что соответствующая квитанции телеграмма, подписанная «Мякотин», подана на столичной станции Балтийской железной дороги, для передачи в Кронштадт, на имя инспектора тамошней мужской гимназии, и что на бланке значился такой адрес «Наличная улица, д.№15, кв. 5, Мария Алексеевна Мякотина».

Обнаружилось, что в указанной квартире проживала вдова статского советника Мякотина с тремя дочерями и сыном Венедиктом Александровичем, который удостоверил, что имеет старшего брата Сергея, ученика выпускного класса Кронштадтской гимназии, выбывшего 4 апреля в Петербург и что подпись на телеграмме сделана Сергеем, а не их матерью. Директор Кронштадтской гимназии уведомил, что им получена депеша о болезни Сергея Мякотина, задержавшей последнего в столице и что Мякотин с тех пор в гимназии не появлялся. Когда в предъявленном труппе Венедикт признал брата, сыскная полиция направила усилия на выяснение круга знакомств убитого.

Свидетелям в конечном итоге предъявлена была фотографическая карточка Венедикта Мякотина, брата убитого, вызвавшего подозрение своим поведением. Они опознали в Венедикте одного из двух молодых людей.

Венедикт Мякотин не стал запираться, а признался в убийстве собственного брата, совершённое под чувством зависти к последнему и в том, что заплатил две тысячи рублей, похищенные же у убитого, третьему лицу этой трагической драмы Фёдору Юнгеру, сыну начальника почтовой конторы Кронштадта коллежского асессора Александра Фёдоровича Юнгера.

Второй молодой человек Фёдор Юнгер, подавляемый бременем улик и потрясённый зрелищем изувеченного тела, сознался в совершении злодейского убийства, отрицая получение денег и объясняя последнее, якобы, политической целью».

Санкт—Петербург – Выборг,октябрь 2012 – ноябрь 2014