Петербургский сыск, 1874–1883

Москвин Игорь Владимирович

Иван Иванович пребывал в прекрасном расположении духа после задержания хитрого и неуловимого дотоле Николая Барбазанова, более известного под фамилией Полевой.

– Позвольте полюбопытствовать, господа, чем обеспокоены вы в настоящую минуту?

– Всё тем же, – штабс—капитан откинулся на спинку кресла, выбивая мелодию пальцами на подлокотнике.

– Я понимаю, что появились новые, как говорит Иван Дмитрич, ниточки?

– Совершенно верно.

– Расскажите, может быть, нам будет легче решить эту задачу сообща.

– Возможно, –

Орлов посмотрел на Путилинского помощника, спрашивая, ты поведаешь или эта честь достаётся мне?

Миша кивнул головой.

Василий Михайлович с минуту помолчал, провёл рукой по лицу и коротко, словно на докладе у командира полка, рассказал, какие получены сведения в результате проведённого расследования.

– Значит, Венедикта Мякотина опознали три свидетеля и ошибки быть не может? – Подал голос, молчавший до этого титулярный советник.

– Ошибка исключена, – теперь вступил в беседу Жуков.

– Исключена, – повторил вслед за ним Соловьёв.

– Именно.

– В жизни всякое приходилось видеть и как сестра сестру травила, и отец сына топором, и мать дитя собственными руками душила, а здесь брат брата… Что ж, наверное, мир сошёл с ума.

– Ничего не ново на земле.

– Отбросим в сторону философические лекции, – продолжал Иван Иванович, – как я понимаю сложившуюся ситуацию, вам, Василий Михалыч, и тебе. Миша, ехать в Кронштадт не с руки.

– Так точно, – улыбнулся штабс—капитан, – приятно служить с вами, Иван Иванович, – понимаете с первого слова.

– Что понимать? Вы допрашивали Венедикта, Миша встречался с ним и даже в фотографическую мастерскую водил, так что предлагаю свою кандидатуру для поездки в Кронштадт.

– Не возражаю, – Орлов продолжал улыбаться.

– Я тоже, – недовольно пробурчал сквозь зубы Жуков.

Глава сорок третья. Братская любовь

Следующим утром чиновник по поручениям при сыскной полиции надворный советник Соловьёв сходил по трапу вместе с титулярным советником Назоровым. Если первый был одет столичным франтом. То второй в кургузом пиджачке с заплатами на локтях, в вытертых на коленях брюках, заправленных в пыльные сапоги, не испытывавшие на своей жизни прикосновения щётки с ваксой, на голове – мятая солдатская фуражкаcвыгоревшим, почти до белого цвета, верхом.

Ещё в отделении решили, что свой первый визит Иван Иванович нанесёт кронштадтскому полицмейстеру капитан—лейтенанту Головочёву. Человеку амбициозному, стремящемуся всё держать под неусыпным оком и, узнав, что питерские сыскные агенты без его ведома, ведут расследование, может не из злого умысла, а по незнанию чинить препятствия. Поэтому Иван Дмитриевич дал настоятельный совет, первым делом посетить Петра Николаевича не на службе, а так сказать, частным образом, чтобы по городу не разнеслись нежелательные слухи.

Василий Иванович Назоров направился на Бочарную улицу, чтобы потолкаться среди обывателей, послушать

дворника, появиться в почтовой конторе, от агентов принять доклады о том, чем дышит Юнгер—младший. Оказалось, что Фёдор никуда из дома не выходил, чем занимался, установить не представилось возможным. Мякотинский брат утром в подавленном настроении вышел из дома, отсидел положенное часы в гимназии, вернулся домой и не казал никуда своего носа.

Надворный советник Соловьёв назвался прислуге капитана—лейтенанта и просил доложить, что прибыл из столицы по личной надобности.

Полицмейстер сидел за столом без мундира и расправлялся ножом и вилкой с куском мяса. Отложил в сторону инструменты, вытер губы салфеткой, которую отбросил в сторону. Тяжело вздохнул.

– Проводите в кабинет, я сейчас буду, – и продолжил прерванный обед.

– Чиновник по поручениям при начальнике сыскной полиции надворный советник Соловьёв, – отрекомендовался Иван Иванович.

Головочёв вошёл, застёгивая последнюю пуговицу на форменном кителе.

– Я вас слушаю, – и указал рукой на кресло, – садитесь.

– Благодарю.

– Итак, что привело вас, господин Соловьёв в наши забытые богом края? – Круглое лицо бывшего моряка не выдавало ни каких чувств, даже глаза, это зеркало души, смотрели безжизненно отсутствующим взглядом.

– Господин Головачёв, в столице произошло жестокое убийство, следы которого привели в ваш город.

Лицо капитан—лейтенанта побагровело.

– Ко мне в город?

– Господин Головачёв, – Соловьёв видел по лицу полицмейстера, что тот болезненно воспринимает неприятные события, происходящие в отданном его попечению городе, – во всей империи не найдётся, я думаю, ни одного уголка, где не происходит досадных происшествий, Кронштадт – не исключение.

– А я думал… Да ладно, как понимаю, вы хотите, чтобы я помог вам в расследовании?

– Совершенно верно.

– И вы уверены, как вы выразились, следы ведут в мой город?

– Так точно.

Пётр Николаевич нервически хрустнул пальцами, видно было, что в нём борется несколько разных чувств, помогать столичным и оставить просьбу без внимания. При таких раскладах много и хорошего и плохого.

Через минуту полицмейстер решился.

– Чем могу помочь?

Иван Иванович ранее обсуждал этот вопрос с Путилиным.

– В порученном вашему надзору городе лишь проживает человек, совершивший кровавое преступление и не вина полицмейстера, что такие люди рождаются на свет, – Головачёв кивал головой в знак согласия, – и мне кажется, что ваше имя, упомянутое в самых превосходных красках в связи с оказанной следствию помощью, в высочайшем докладе, будет превосходной рекомендацией вас, как верного поданного Государя.

Капитан—лейтенант удовлетворённо хмыкнул.

– Так о какой помощи идёт речь?

– Преступник проживает в купеческой части.