Петербургский сыск, 1874–1883
Шрифт:
– Вы имеете желание самому принять участие в опознании? – Иван Дмитриевич не отрывал взгляда от стола.
– Да, хотелось бы самому увидеть отношение между братьями: стоит ли доверять Венедикту.
– Что ж, – Путилин сощурил глаза, словно что—то прикидывал, – я не против, только, Василий Михайлович, – сделал паузу, – не напугайте юношу. Нынешнее поколение уж больно впечатлительное, не дай Бог, нервничать начнет, сами понимаете, нам надо блюсти порядок и не допускать родственников к расследованию, иначе получится истинное безобразие.
– Иван Дмитрич, – Орлов подошёл к столу и сел на стул, – позволите встретить юношу и сразу в анатомический театр.
– Пожалуй, вы правы, Василий Михайлович, поезжайте, встретите Венедикта, – последнее слово прозвучало так, словно Иван Дмитриевич забыл имя среднего сына госпожи Мякотиной, – знаю, что легче ему будет. Не знаю, какие отношения связывали братьев, но все же родные,
– Хорошо, – штабс—капитан произнёс, направляясь к выходу.
– Итак, Миша, что там стряслось на Николаевском вокзале? – последнее, что услышал Орлов. Ответ Жукова поглотил толстая дубовая дверь.
На пирс Василий Михайлович прибыл за несколько минут до швартовки судна. Пассажиров было немного и среди спускавшихся по трапу шел высокий юноша, поглядывающий серыми глазами по сторонам, словно госпожа Мария Алексеевна считала любимцем Венедикта и никуда от себя не отпускала.
Мякотин подошёл к сыскному агенту, которого заприметил, будучи на борту парохода.
– Здравствуйте, господин Орлов, – поздоровался с штабс—капитаном Венедикт и покраснел, словно совершил что—то постыдное.
– Доброе утро! – Ответил Василий Михайлович и на его лице появилась улыбка. – Не утомила дорога?
– Отнюдь, – не сказал, а выдохнул юноша, и добавил, – не так часто мне доводится посещать столицу.
– Ты не против, если мы дойдём до анатомического пешком?
– Нет, – тяжело выдохнул Венедикт, было и без вздоха понятно, что гимназист имеет стремление отсрочить опознание тела, чтобы, не дай Бог, узнать в нем брата.
– Сергей часто бывает в столице? – Орлов с умыслом сказал «бывает», чтобы в юноше жила надежда и не слишком он волновался в театре.
– Да, – после некоторой паузы произнёс Венедикт, – ему дядюшка благоволит и разрешает жить на квартире.
– А тебе?
– Исключительно с маменькой.
– Все—таки, как часто бывает Сергей в столице.
– Простите, но я не отмечаю даты в календаре, – в голосе гимназиста послышались нотки скрытой обиды то ли на дядю, то ли на брата.
– Венедикт, – штабс—капитан шёл, заложив руки на спину, – мной движет не праздное любопытство, а исключительно дела службы, на которой мне приходиться много чего выслушивать, прежде чем в просеянном найти ту крупицу, что поможет в нахождении преступника или его изобличении.
– Я понимаю, – Венедикт шёл, не отрывая взгляда от мостовой, словно, в самом деле, напроказничал и сейчас стыдится своих поступков, – Сергей ведёт себя очень тихо в присутствии маменьки и особливо дяди.
– Дяди?
– Дяди, – с обидой в голосе произнёс гимназист, и Орлову показалось, что Мякотин процедил сквозь зубы, – а нас он и видеть не хотел.
– Когда ты видел Сергея в последний раз?
– Перед его самым отъездом в столицу.
– Он что—нибудь говорил?
– Нет, как всегда с улыбкой и шутками, – Венедикт цедил слова сквозь зубы, словно муку сквозь сито, было видно, что брата не чествовал.
– Не страшно увидеть брата… мёртвым? – Не сдержался штабс—капитан.
Венедикт втянул голову в плечи, и было видно, что некуда деть мешавшие при ходьбе руки.
– Нет, – едва слышно произнёс Венедикт, – у каждого из нас своя судьба.
– Рановато ты о судьбе—то, – Орлов улыбнулся уголками губ.
– Господь дал, Господь взял, – гимназист не поднимал головы, – все мы – смертны, кто – раньше, кто – позже, все там будем.
Интересно было слышать от столь юного создания такие рассуждения, словно Венедикт прожил жизнь и теперь на её склоне готов поделиться мыслями.
До анатомического театра шли, больше не произнеся ни слова. Штабс—капитан украдкой поглядывал на гимназиста, отмечая серьёзное лицо юноши и неприсущую в таком возрасте глубокую морщинку над переносицей.
В анатомическом театре, расположенном в Императорском Университете, Венедикт вёл себя спокойно, никакого волнения. Складывалось впечатление, что перед ним на металлическом столе лежит не тело погибшего человека, а кукла в полный рост, хотя и без головы.
Перед самым опознанием Мякотин указал, что на икре левой ноги Сергея рваный шрам, оставшийся от детской шалости, когда они полезли в недостроенный дом и там брат наткнулся на толстый гвоздь и с испугу дёрнул ногой так, что разорвал не только кожу, но и мышцу. Довольно долго лечился, но, слава Богу, все обошлось. При этих словах Венедикт взглянул на тело и только в эту минуту перекрестился, но во взгляде не мелькнуло ни капельки сочувствия к безвременной кончине брата. Только перед самым выходом из анатомической залы тяжело вздохнул, бросил какой—то непонятный для Орлова взгляд, в котором невозможно было прочитать ни единого чувства, владевшего гимназистом.
Глава восьмая. Неспешная поступь
Иван Иванович Соловьёв, надворный советник и кавалер «Станислава» 3 степени, поднялся, как говорят, ни свет, ни заря в весьма благодушном настроении, и это не смотря на вчерашний суматошный день в Стрельне, который, по чести говоря, порядком вымотал. Выкушал стакан горячего чая с пирожками, испечёнными накануне днём кухаркой, просмотрел заново вчерашние газеты, выискивая в них интересное, и нетерпеливым взглядом поглядывал на едва бегущие по циферблату стрелки. Почтовое отделение при Варшавском вокзале открывало двери для обывателей в восемь часов. Вряд ли можно застать ответственных лиц ранее сего часа, рассуждал Иван Иванович, и, не выдержав, накинул верхнее платье. На улице кликнул извозчика и, удобно устроившись на медвежьей шкуре, произнёс:
– На Варшавский.
Город давно пробудился ото сна, по улицам сновали торговцы, расхваливая товар, письмоводители и мелкие чиновники, подняв воротники и поёживаясь от утренней прохлады, спешили на службу.
Надворный советник расплатился с извозчиком и сошёл на выложенную булыжником мостовую на площади слева от вокзала. Люди, словно муравьи в ульи, сновали, кто куда – кто спешил на поезд, кто только приехал и теперь направлялся в город.
– Прощения—с просим, господин надворный советник, – развёл руками почтовый чиновник, выделяя это «надворный советник», и на лице появилась лисья улыбка, – без позволения господина Вербицкого никак невозможно вам помочь.