Петербургский сыск, 1874–1883
Шрифт:
Сыскной агент, взятый в помощь Жуковым, находился по другую сторону от дома скупщицы, чтобы иметь возможность видеть чёрный ход.
Ближе к полуночи Мише наконец улыбнулась изменчивая судьба, вышедшие из трактира два подвыпивших, небрежно одетых, мужчины в разговоре не упомянули бы имя «Петька». Жуков напряг слух и шатающейся походкой, насколько было возможно, приблизился к беседующим.
– А я, Гришка, все ж молодец, что не пошел вчера с Петькой на работу, – пьяно проговорил вышедший и, достав из кармана красненькую бумажку, похвалился, – вот червонец мне отвалил, а мне больше не надо.
– Ты про Голдыша говоришь? – спросил тот, которого назвал собеседник Гришкой.
– Дак, про кого ещё?
– Моли Бога, что не был с Петькой.
– А что?
– Не знаешь, куда тебя он звал?
– Не—а, – икнул безымянный.
– Тебе, Васька, повезло, – и Гришка понизил голос, приблизив лицо к уху собеседника, – что вчера в участке ночевал, не то вся полиция на ногах, убийцу ищет.
– Убийцу? – Поперхнулся Васька и, хотя его не было видно в темноте, но даже Миша почувствовал, как тот побледнел.
– Вот так—то, ты глазищи свои залил, кабы самому в участок внову тебе не попасть.
– Да что я? Я ж ничего…
– Оно так, а ты потом этим расскажи, что с Голдышем не был, а он, гад, ухлопал птичника с Мытнинской.
Васька присвистнул.
– За Петькой крови никогда не было?
– Не было, а ныне вот целая река. Говорят всего чуть ли не на куски порезали.
Да ты что? Вот он мне червонец и отвалил, видно большой куш там взял. То—то я только Петьку встретил, а других нету сегодня.
– Так он не один там был?
– Не, с ним еще двое. Помнишь, утром на Сенной мы Кузьку Добрянского встретили, в пальто новом, сапогах.
– Это какой Кузька?
– Тот, что любит трубку сосать. Я ж и удивился, что всегда потёртый ходил, а тут пальто справное, сапоги кожаные, – и Васька покачал головой, то ли от зависти, то ли от досады, что на работу с Голдышем не пошёл.
– Повяжут их, вот тогда радёшинек будешь, что с ними не пошёл.
– Да кто их повяжет? Участковые, что ли? Так они дальше своего носа ничего не видят.
– Говорили, Путилин приезжал.
– Ну, от него подальше надо быть, он, как конь, землю роет.
– Ты сегодня куда? – Спросил Гришка.
– К Машке поеду, раз деньги появились. Давненько у неё не был.
– Ладно, Васька, а я к себе.
И собеседники разошлись в разные стороны.
Миша подозвал агента, чтобы тот помог доставить в сыскное Ваську, который не успел сообразить, как оказался в коляске, зажатый между двумя незнакомцами.
– Э, полегче, – попытался вырваться, но вновь был усажен на скамью, а один из незнакомцев, тот что помоложе прошипел сквозь зубы:
– Ещё раз дёрнешься, по шее получишь. Понял?
– Понял я, понял, – Васька так и просидел тихонько между незнакомцев, только все гадал, куда его везут, пока не проехали по Троицкому мосту, только здесь он понял, что везут в сыскное отделение. Васька успокоился, за ним больших дел не числилось, а к Голдышеву злодеянию он отношения не имел.
Миша сошёл с коляски первым.
– Прошу, – и на губах промелькнула улыбка.
Васька засопел, оглядевшись по сторонам, видимо хотел рвануть от сыскных агентов, но посмотрев на Жукова и прохаживающегося рядом полицейского, решил не испытывать судьбу и покорился ее течению.
– Иван Дмитрич у себя, – Миша поинтересовался у дежурного чиновника.
– Да.
Миша тихонько подтолкнул в спину Ваську.
– Что стоишь? Поднимайся по лестнице.
У двери кабинета начальника сыска Жуков остановился и приказал сопровождающему агенту составить компанию Ваське, сам же постучал и сразу же вошёл.
– Вот пока все сведения, – Миша рассказал о подслушанном разговоре и немного лукавил, все—таки ожидая добрых слов от Ивана Дмитриевича.
– Молодец, – Путилин иногда скупился на похвалы сотрудникам, но сегодня не сдержался, даже поднялся с кресла и начал прохаживаться по кабинету, потирая руки, – и где сей Василий?
– В коридоре.
– Похвально, Миша, что сразу его из огня да в полымя, веди. Погоди, – Иван Дмитриевич прикусил губу, словно что—то задумал, потом произнёс, – веди, это пустое.
Через минуту в кабинет вошёл оробевший Васька, остановился в нерешительности на пороге, исподлобья осматривая сидевшего в кресле Путилина. Ноги дрожали, что подталкивающий сзади агент не мог сдвинуть с места задержанного.
– Проходи, – тихим спокойным голосом произнёс Иван Дмитриевич, и на лице появилась такая добродушная улыбка, что казалось, что он к себе в гости зазвал давнего приятеля.
Васька набрался смелости и приблизился к столу, у которого застыл подобием кобры перед заклинателем змей.
– Василий, ну что столпом соляным стал, – добродушие так и струилось из уст Ивана Дмитриевича, – присаживайся, у меня всего—то несколько вопросов.
– Я, – побледневший Васька набрался смелости и присел на краешек стула, в любую минуту готовый с него вскочить, – я, – и умолк.
– Не хочу тебя мучить вопросами, расспросами, – начал Путилин, – ты, небось, меня знаешь?
– Ещё бы, – Васька опять сглотнул скопившуюся слюну, – кто ж в столице Путилина не знает.
– Тогда ты должен быть наслышан, что мне надобно говорить исключительно правду.
Васька только кивнул головой.
– Хорошо, тогда не буду вола крутить за хвост, где Петьку Голдыша найти я знаю, за ним агенты уже поехали, а вот Кузьку Добрянского, по прозванию Добрый, не сомневайся, найду, но хотелось бы побыстрее, ты ж знаешь, что в сыскном дел невпроворот и не хочется отвлекаться на него.
Кадык Васьки дёрнулся, правой рукой почесал затылок.
– Иван Дмитрич, – зыркнул на начальника сыска, перебьёт или нет, но Путилин привык к такому обращению со стороны преступников. Наоборот, это как—то настраивало на доверительный лад, – сегодня в ночлежном доме у Лавры.