Петербургское дело
Шрифт:
— Ваш тезис о нравственном совершенствовании сомнителен. Он требует серьезной критики. Но об этом мы поговорим позже. Мне интересно, почему вы думаете, что люди будут жить по двести лет?
— А я знаю почему! — вновь влезла в беседу грудастая Настя. — Из-за клонирования! Я читала в «Космо»: когда у человека отказывает какой-нибудь орган, ему вживляют новый, сделанный из его же клеток. Я даже название этих клеток запомнила — «стволовые»! Правильно, Николай Андреевич?
— Ну ты даешь, Колманович! — весело и восторженно воскликнул Семен. — Бывают подпольные
— Защитила, и тебя не спросила, — фыркнула в ответ Настя.
Профессор Киренко рассеянно улыбнулся и, потерев пальцем высокий лоб, тихо произнес:
— Выращивание живых органов в пробирках с последующей их пересадкой — это лишь первый шаг, Настенька. Самое грубое приближение к мечте человечества. Уверяю вас, что в следующем веке человеческий организм будет способен практически к неограниченной регенерации. Он сам будет обновлять себя. Причем без всяких потерь.
— Что, даже без пластических операций? — не поверила Настя.
— Без какого бы то ни было хирургического вмешательства, — заверил ее Киренко.
Настя широко открыла глаза: перспектива вечной молодости захватила ее.
— Это значит, мы не будем стареть до самой смерти? — воскликнула она.
Профессор кивнул:
— Именно. Но не мы, а наши потомки. Мы с вами до этого, боюсь, не доживем, — заключил Николай Александрович и улыбнулся, заметив, как трагически дрогнули ресницы Насти и как поблек огонь энтузиазма в ее прекрасных глазах.
— Вот так вы все — ученые, — обиженно протянула она. — Сначала поселите в сердце человека надежду, а потом сами же ее и растопчете.
— Такова жизнь, — с грустной улыбкой кивнул Киренко. Затем поднял руку и посмотрел на часы. — Однако мне пора, друзья мои.
— Как пора?
— Почему пора?
— Вечеринка ведь только началась!
Профессор развел руками:
— График, друзья мои. Мне нужно еще пару часов поработать, а потом — стакан теплого молока и на боковую.
— У-у, как это скучно! — протянул кто-то из ребят.
Профессор усмехнулся:
— Кому как. В размеренной жизни тоже есть свои преимущества. С возрастом вы это поймете.
— Да уж придется, — вздохнула ветреная Настя. — Если только к сорока годам я не накоплю себе денег на пластическую операцию.
— Лучше накопи себе денег на новые мозги, — искренне посоветовал ей Кондаков.
Настя замахнулась на него кулачком, но он с хохотом уклонился.
Андрей, Тая и мама Андрея — Мария Леопольдовна — вышли в прихожую проводить профессора.
— Спасибо, что присматриваете за нашим оболтусом, Николай Андреевич, — улыбнулась Мария Леопольдовна.
— Это скорей он за мной присматривает, а не я за ним, — отшутился профессор, натягивая туфли, и, покачнувшись, схватился за ручку двери, чтобы не упасть.
А Андрей веско возразил матери:
— Для кого оболтус, а для кого и «надежда российской науки». Спасибо, что пришли, Николай Андреевич. Жаль, правда, что мало посидели. Кстати, разговор о нравственном совершенствовании человечества мы с вами еще продолжим.
— Обязательно! — пообещал Киренко и пожал Андрею руку.
— Не стой на сквозняке, «надежда науки», — с напускной строгостью сказала сыну Мария Леопольдовна. — Ногу застудишь!
Профессор, собравшийся было, по своему обыкновению, долго и церемонно раскланиваться, посмотрел на загипсованную ногу Андрея, быстро пожелал всем спокойной ночи, наградил Таю и Марию Леопольдовну лучезарной улыбкой и вышел из квартиры.
С уходом профессора за столом стало еще оживленней. Не то чтобы кто-то стеснялся пить в его присутствии, но уважение, которое ребята испытывали к своему педагогу, заставляло их проявлять настоящие чудеса деликатности. (И это при том, что в обыденной жизни никто из присутствующих особой щепетильностью не отличался.) Теперь же над столом витал тот особый дух раскрепощенности, который появляется в любой компании молодых людей, стоит им только избавиться от навязчивою присутствия взрослых.
Проводив профессора Киренко, Мария Леопольдовна ушла к себе в комнату, где уселась в любимое кресло и, положив вязание на колени, продолжила смотреть сериал, постукивая спицами и время от времени поправляя очки на узкой переносице.
Примерно через час она услышала, как дверь «детской» с тихим скрипом отворилась и вслед за тем — тихие голоса Андрея и Таи. «Решили уединиться», — поняла Мария Леопольдовна, затем вздохнула и, покачав головой, продолжила вязать.
Когда Андрей впервые привел Таю в дом, Мария Леопольдовна была слегка ошарашена. До того вечера сын ни разу не обмолвился о том, что его девушка — вьетнамка. (Пусть по отцу, но все же.) В своем воображении Мария Леопольдовна успела нарисовать портрет избранницы сына, и портрет этот был сильно похож на ее собственный, тридцатилетней давности. (Русоволосая девушка с большими синими глазами и толстой пушистой косой.)
И в тот момент, когда Андрей ввел в комнату Таю, у Марии Леопольдовны тревожно засаднило в сердце. Конечно же Тая была чудесная девушка, но она была чужая. Русская кровь матери никак не отразилась ни на лице, ни на повадках девушки. Смуглая желтоватая кожа, узкие черные глаза, широкие скулы — нет, не такой представляла себе Мария Леопольдовна свою будущую невестку.
Однако Андрей души не чаял в Тае, и Марии Леопольдовне пришлось смириться. За все время знакомства с Таей она ни словом, ни полсловом не усомнилась в выборе сына.
Постепенно Мария Леопольдовна привыкла к Тае, но изредка, вот как сейчас, сердце ее посещала тревога. Что с ними будет дальше? Как они будут жить? Ответа на эти вопросы не было. Оставалось лишь вздыхать и качать головой.
Андрей и Тая заперлись в комнате. Они долго целовались, потом легли на диван и, продолжая ласкать друг друга, стали тихо переговариваться.
— Как твоя работа? — спросил Андрей, нежно проводя губами по Таиной щеке.
Она слегка поежилась от удовольствия: