Петербургское действо

Салиас-де-Турнемир Евгений Андреевич

Орловъ вынулъ бумагу изъ кармана и прибавилъ:

— Безъ этого я не только не уду, но и не выйду отсюда!

— О-о!.. воскликнулъ съ негодованіемъ Минихъ.

Гудовичъ разсмялся презрительно…

— Ваше величество! вступился Измайловъ: вы изволили меня послать… Вы было ршились… Что же теперь. — Стоитъ-ли?..

— Зачмъ она мн прислала этого… этого…

— Ваше величество! подступилъ Минихъ и заговорилъ по нмецки, гордо закинувъ голову, а старые глаза его снова сверкали отвагой, какъ когда-то въ павильон Монплезира… Ршайтесь!.. Или подписывайте

отреченіе, не взирая на то, кого прислали за этимъ, или… Лошади уже два часа осдланы… Я готовъ за вами, хоть на край свта!.. Наконецъ, вотъ здсь двое благородныхъ юношей, добровольно прискакавшихъ умереть за васъ… Ршайтесь… Мы арестуемъ этого неблаговоспитаннаго гонца и къ вечеру будемъ за сто верстъ отсюда. Повторяю вамъ — только до перваго порта достигнуть!… A тамъ на корабль и на Данцигъ, а затмъ въ Кенигсбергъ, Берлинъ, Митаву, Петербургъ и Москву…. для коронованія!… Минихъ говоритъ вамъ это! Минихъ слово даетъ, что все это совершится… и легко! Минихъ не любитъ, не можетъ любить русскихъ, но всегда поклонялся предъ ихъ слпымъ повиновеніемъ закону, ихъ любовью къ законности, къ законному.

Государь молчалъ и опустилъ голову. Гудовичъ вдругъ всталъ и, подойдя въ нимъ, вымолвилъ спокойно и слегка насмшливо:

— Лошади уже давно разсдланы; арестовать господина Орлова мало двухъ юношей, а надо кликнуть роту голштинцевъ, да и то силы будутъ не равны!… Скакать къ порту, какому?… Въ Ригу? Близко!! Да тамъ насъ губернаторъ Броунъ арестуетъ и вернетъ во свояси… Но если бы даже мы и проскочили за границу къ Фридриху, то онъ теперь на просьбу о помощи и войск, чтобы завоевывать престолъ, отвтитъ только государю: Trinken еіе Bier und lieben sie mir… Полноте, ваше величество! Поздно… Вчера надо было… Да и не вчера… Шесть мсяцевъ тому назадъ надо было… Ну, да вдь мы вс россіяне — заднимъ умомъ богаты… Одвайтесь, подписывайте и…. и подемъ!… Отпустятъ васъ въ Голштинію, и слава теб Господи!!.. И вамъ будетъ хорошо, да и Россіи не худо!…

Гудовичъ предъ тмъ молчалъ уже сутки, какъ нмой, и только глядлъ и слушалъ… И теперь слова его магически подйствовали на государя…

— Я сейчасъ…. Только…. обратился онъ къ Орлову, отпуститъ она меня въ Голштинію?… Она вдь отказала изъ этомъ….

— Онъ этого знать не можетъ! вымолвилъ Гудовичъ. — Да и не его это дло. Одвайтесь!…

Чрезъ полчаса государь написалъ отреченіе отъ престола, подъ диктовку Григорія Орлова и подписалъ его, а еще чрезъ часъ былъ уже перевезенъ въ Петергофъ.

Здсь государя провели прямо въ отдльныя комнаты. Императрица не пожелала видть его. Вечеромъ три офицера, Алексй Орловъ, Пассекъ и Баскаковъ отвезли Петра едоровича въ Ропшу, и Баскаковъ остался при немъ въ качеств начальника караула, приставленнаго къ нему… За ними вслдъ явился Нарцисъ съ Мопсой… И тутъ только вечеромъ государь вспомнилъ странную случайность, странную насмшку судьбы!…

Ныншній роковой и смутный день былъ двадцать девятое! Петровъ денъ! День его имянинъ! Двадцать лтъ праздновался этотъ день торжественно и великолпно. При

жизни тетки, за все ея царствованіе, этотъ день имянинъ наслдника престола праздновался по ея приказанію съ большимъ торжествомъ, нежели пятое сентября. A за свое собственное царствованіе онъ еще ни разу не праздновалъ свое тезоименитство, и въ первый же разъ — вотъ какъ пришлось провести этотъ день!..

XLIII

На утро въ Петербург стоялъ ясный втреный день.

По голубому небу быстро мчались округлыя блыя облака, по временамъ застилая яркое солнце.

Городъ снова ликовалъ, и снова густыя толпы народа заливали со всхъ сторонъ Казанскій Соборъ. Въ немъ шелъ молебенъ… Государыня стояла предъ царскими вратами одна, а за ней тснились вся знать, весь дворъ, сенатъ и синодъ, и все наличное дворянство. Никто не посмлъ отсутствовать, хотя уже были недовольные, одумавшіеся, спохватившіеся или просто смущенные, робющіе за темное будущее…

Даже Іоаннъ Іоанновичъ былъ здсь въ числ господъ сенаторовъ и уже передалъ нкоторымъ свое намреніе предложить въ первое же присутствіе — воздвигнуть императриц, какъ спасительниц отечества, — золотую статую!… Въ третій разъ!!

Достойный представитель не дворянства, а столичной знати!.. Въ нечиновной толп, въ заднемъ углу собора тоже былъ здсь и задумчиво глядлъ на все и на всхъ юноша Шепелевъ, а около него усердно молилась Василекъ… За все… За все что съ трудомъ, будто не хотя, но все таки дала ей судьба, что отвоевала она себ, уступая все всмъ!…

Шепелевъ былъ уже вчера арестованъ въ Ораніенбаум, по приказу Григорія Орлова, и къ вечеру освобожденъ Алексемъ по просьб Василька, но съ условіемъ выйти въ отставку и выхать изъ столицы навсегда. Юноша не горевалъ. Ему и слдъ жить въ захолустьи! Онъ представитель исконнаго дворянства, а не безродной знати! A правъ-ли онъ былъ! Не въ томъ дло! Онъ ему присягалъ!!..

Посл молебна паперть собора гульливо залили блестящія волны сановниковъ, выливаясь изъ главныхъ дверей… Государыня, при громкихъ кликахъ, шагомъ двинулась въ открытой коляск, среди сраго моря людского, бушевавшаго на площади…

Въ этомъ мор людскомъ, затертый густой кучкой обывателей, стоялъ, дивился на все и охалъ, какъ отъ боли, прізжій мужиченка костромичъ… И вдругъ онъ не стерплъ и спросилъ сосда:- Кто жъ энто такая будетъ?…

— Государыня императрица!

— A какъ же сказывали…. воскликнулъ онъ укоризненно, — что императрица померла! A она вонъ, матушка, въ телжк золотой детъ…

— Дурень! То другая…. Ты знать изъ трущобы какой…

— Другая! Ври, ты…. Вишь ей вс шапку ломятъ. Стало быть, не другая, а сама наша матушка Россійская, жива и здорова! A баяли, помре!…

— Да, то была Лизавета Петровна, оголтлый, и померла. A это Катерина Алексевна, тоже императрица, новая.

— Д-да, новая?… Такъ бы и говорилъ. То ино дло! Да! Вонъ оно что! Новая?!.. Ну, что жъ, ничего, пущай ее!..

КОНЕЦЪ.

1880