Петербуржский ковчег
Шрифт:
Про графа Н. слышал, что у того неприятности с Аракчеевым: будто возникли разногласия по поводу военных поселений, и будто Аракчеев о тех разногласиях доложил лично государю; но государь, что удивительно, вдруг вступился за графа Н. Граф, говорили, — корабль непотопляемый. Должно быть, государь Александр Павлович чем-то очень был обязан ему либо крайне рассчитывал на него в будущем...
Упоминали и Милодору вскользь (тут Аполлону стоило многих усилий не обнаружить свое повышенное внимание и не начать выспрашивать подробностей): будто с графом Н. ее видели в Эрмитажном театре, и там она была представлена государю; Александр Павлович посмотрел на нее не без интереса и заметил, что госпожа Шмидт так свежа, словно только что приехала из Таганрога (говорили также, что император не вполне здоров и в последнее время только и помышляет, что о поездке в Таганрог)... Дамы язвили по поводу Милодоры: граф Н., конечно, милый человек, с заслугами и с известным влиянием, но что эта женщина находит в старцах?.. Акцент дамы ставили на слове «эта»; так они выражали свое небрежение. Потом между собой тихонько злословили; что именно они говорили, никто не слышал, однако любому было видно, каким ярким румянцем вдруг покрывались при этом щеки дам, как загорались глаза их и с какой нервностью дамы принимались обмахиваться веерами...
Посетив два-три бала, Аполлон устал от них. В Вечной книге сказано точно: суета и томление духа... Это и о балах сказано. Когда через издателя Черемисова ему передавали новые приглашения, — перевязанные благоухающими шелковыми лентами, разрисованные сердечками и озорными амурами, — Аполлон втайне злился, он сразу вспоминал тот злой румянец на щеках неумных дам... но за приглашения письменно благодарил. Обычно сказывался нездоровым. Должно быть, в высшем петербургском свете нездоровье Аполлона Романова скоро стало притчей во языцех. Но Аполлона это не тревожило.
Наконец Федотов познакомил Аполлона с Холстицким.
Господин Холстицкий показался Аполлону мягким покладистым человеком. Даже не верилось, что такой может вспылить и покромсать ножом портрет, над которым долго трудился. По всему видать, сильно обидел его тот полицеймейстер...
Михаил Холстицкий, оказалось, был давний друг Федотова (живописец в юности брал у Федотова уроки анатомии) и во всем, кроме живописи, уступал ему роль принципала — первого. Поэтому Василий Иванович обыкновенно задавал тон. Замысел издать отечественный анатомический атлас принадлежал тоже Федотову...
Лекарь и живописец нагрянули как-то к Аполлону вечерком, и Холстицкий в пять минут набросал оловянным карандашиком вполне приличный и даже романтический портрет Аполлона. Холстицкий был хороший художник: он подметил и сумел изобразить беспокойство в глазах Аполлона. Глядя потом на портрет, Аполлон сам изумился, как верно передана была деталь и насколько портрет соответствовал душевному состоянию изображенного.
Потом они все трое спустились проведать дочку Захара.
Насте-Настюхе было лет двенадцать. Она очень тяжело перенесла простуду, но теперь уже пошла на поправку. Василий Иванович, послушав ей грудь трубочкой, сказал, что теперь выздоровление пойдет совсем быстро, ибо вредный северо-западный ветер сменился на южный.
Пока Федотов выслушивал ей легкие, пока разговаривал, девочка все посматривала на Аполлона — чем-то он приглянулся ей. Когда Василий Иванович замолчал, Настя спросила Аполлона, умеет ли он танцевать.
— Умею, у меня был хороший учитель из Рима, — улыбнулся Аполлон, вспомнив женолюбивого Риккардо. — А почему ты спрашиваешь?
Глаза у девочки блестели.
— Мне приснилось сегодня, будто мы с вами танцевали.
— Вот как! — вскинул брови Аполлон. — А разве ты видела меня прежде?
— Нет, я впервые вас увидела во сне...
— Ну и что же мы танцевали? Мазурку, гавот?..
— Нет... Мы танцевали на крышке гроба.
— Какой странный сон, — Аполлон изменился в лице; он подумал: достойна сочувствия девочка, которую тревожат подобные сны.
— А вокруг была вода... Вы думаете, это пророческий сон? — девочка, сев в постели, заглядывала Аполлону в глаза. — Разве в этом сне нет ничего такого?..
— Я в этом не понимаю. Никогда не разгадывал сны и никому не поверял то, что сам видел.
— Вот и напрасно... А мне было хорошо-хорошо, словно бы вы — мой жених...
Тут Захар, который сегодня был трезв как стеклышко, и что-то шил на коленях, ловко управляясь с граненой шорной иглой, перебил дочь:
— Настюха! Не испугай молодого господина. Может, он не собирается в ближайшее время жениться, — улыбнувшись, он перекусил суровую вощеную нить.
Но девочка продолжала:
— А я будто бы не я, а госпожа Милодора...
Наверное, Аполлон побледнел в этот миг — каким образом эта маленькая болезненная девочка, только начавшая жить и неискушенная в знании человеческих характеров и поступков, эта мышка, не покидавшая неделями своей норки, сумела рассмотреть тайну его сердца?..
Настя заулыбалась и стала успокаивать его:
— Не пугайтесь... Я часто вижу такие сны — особенно когда болею. Но воду, много воды, видела впервые. К чему бы это?.. Не знаете? — обратилась она к Федотову.
— Нет, детка... Знаю только, что тот, кто понравится тебе, — хороший человек. Поэтому за господина Романова я спокоен.
— Да, он мне нравится...
— Может, у нее опять жар? — подсказал Захар.
—...но он что-то побледнел, — продолжала Настя, не обращая внимания на отца. — Не пугайтесь! Что мои сны!... Как дым!... Вот папеньке не так давно наяву дьявол показался, с копытами и с деньгами, пахнущими козьим навозом. А глаза у дьявола горели огнем и голос был скрипучий, как дужка у нашего старого ведра.
Захар засмеялся:
— Антип говорит, что я пьяный был — вот и привиделось. А я ведь ни в одном глазу...
Федотов велел девочке больше спать и греться на солнце. А отцу ее — чаще варить кашу и добавлять в котелок масло... да на зелень медяка не жалеть... да меньше рассказывать ребенку всякой чепухи. У девочки и без того болезненное воображение — это скажет всякий, кто переговорил с ней хоть пять минут...
Захар, слушая наставления доктора, мыл руки. Потом тщательно вытер их о фартук и достал потрепанную книгу из-под подушки:
— Почитаю ей. Она любит. Некто Пушкин...
Глава 10
Прошел уже месяц с тех пор, как Аполлон поселился в доме Милодоры. Работа его продвигалась, и он отнес Черемисову пять первых эклог [7] . Издатель был доволен и почти без правки отправил тексты в набор. Расплатился, как всегда, книгами.
За это время Аполлон сдружился с Милодорой. И все больше удивлялся широте ее познаний. Поначалу ему казалось, что Милодора намеренно выводит разговор на те темы, которые знает, о которых читала с утра, и потом блещет знаниями, но когда заговорил с ней о другом, о третьем, убедился, что был не прав. Милодора с легкостью поддерживала разговор на любую тему. Беседы с ней доставляли ему истинное удовольствие... Порой, дабы не попасть впросак, приходилось Аполлону в значительной мере изощрять свой ум. Но как бы он ни изощрял его, он ни на секунду не забывал, со сколь красивой женщиной общается. И за возможность быть с этой женщиной рядом, наслаждаться ее красотой и обаянием часто благодарил Создателя...
7
Эклога — в античной и затем в европейской поэзии одна из форм буколики (поэтического жанра).