Петька
Шрифт:
— Уходи с глаз долой, — прошипел ему Петька. — Видеть тебя не хочу! Если ты такой дурак, что не понимаешь, что при дядьке за колбасу хвататься нельзя, то про трусы ты же должен понимать? Где я их теперь искать буду? Вдруг ты их на улицу утащил и их кто-нибудь чужой найдёт? Ведь на них метка: «П. Тёткин», мама вышила. А если Витька найдёт?
Эта мысль ужаснула Петьку. Он схватил Серого за ошейник и повёл на заднее крыльцо.
— Ищи давай. Трусы ищи. Чего смотришь, негодяй? Скорее ищи.
Серый завертел хвостом, посмотрел Петьке в глаза и,
— Ещё смеёшься, а мне каково? — проворчал Петька сердито, но злость на Серого проходила. — Найдёшь трусы — прощу.
Серый вдруг рванулся, легко выдернув из Петькиных рук ошейник, и исчез в кустах. Петька огорчённо махнул рукой и пошёл в дом. Не успел он выйти к переднему крыльцу, как в ноги ему ткнулся холодный нос. Петька быстро обернулся и увидел Серого с чёрной тряпкой в зубах.
— Мамочки, принёс! — ахнул Петька. — Умница ты моя! Сейчас я тебя угощу!
Петька поднял тяжёлую крышку с чугунка, вытащил из него кусок мяса, отодрал от него половину и протянул псу.
«Тётке скажу, что есть очень хотел», — подумал он.
Серый нюхнул, осторожно взял кусок зубами, раза три чавкнул, глотнул и ласково посмотрел на Петьку.
— Быстро ты, — с уважением сказал Петька, — но больше не дам: самому надо.
Серый слушал, поставив острые уши, а потом отошёл к калитке и лёг в тени. Петька наклонился и стал рассматривать трусы. «Что же с ними делать? — подумал он. — В чемодан их такие класть нельзя, ясное дело. Спрятать в углу тоже нельзя, тётка найдёт. Надо бы постирать, но сейчас времени нет, да и занятие это девчачье. Зарою-ка я их где-нибудь, а маме скажу, что потерялись, если спросит».
Петька взял трусы двумя пальцами и пошёл за дом, где были грядки с луком и салатом. Он руками выкопал ямку, затолкал туда трусы, засыпал и притоптал. Когда он повернулся, чтобы идти, он увидел Серого, который стоял за ним и внимательно смотрел на место, где были закопаны трусы.
— Так-то, брат, — сказал ему Петька. — Пошли отсюда.
Но Серый не пошёл за ним, а продолжал смотреть на утоптанное место. «Что там его так заинтересовало?» — мимоходом подумал Петька, но разбираться не стал. Не успел он дойти до дома, как холодный нос снова ткнулся ему в ногу. Холодея от подозрений, Петька обернулся. Серый стоял, умильно глядя на него, а между его передними лапами лежали выпачканные в земле трусы.
— Выкопал! — ахнул Петька. — Ну зверь вредный!
Пес завилял хвостом и так выразительно посмотрел на Петьку, что тот сразу догадался.
— Нет, не дам больше мяса, — решительно отказал он. — На этот раз ты неправильно сделал.
Серый вздохнул, опустил хвост и отошёл в тень.
— Петька! — донеслось из-за забора. — Давай сюда.
— Иду! — откликнулся Петька. Он побыстрее нагрёб в трусы песку, завязал их узлом и швырнул в яму, куда тётка выливала помои. А чтобы тётка не поинтересовалась, что это там за тряпка, бросил сверху старую газету.
Борька уже сидел на заборе.
— Сколько тебя ждать? Ишь, барин московский! — буркнул он, когда Петька подошёл. За такие слова можно было бы и обидеться, но перед лицом общей опасности ссориться не следовало.
— Ладно, — сказал Петька примирительно, — не ори. Я Серого проверял, годится ли для дрессировки.
— Сам не ори! Ну и что? Годится?
— Не годится. Непонятливый. И непослушный. А почему ты сегодня такой злой, Борька?
— «Почему, почему»? Потому! Бабка приезжает. Отец за ней уже на станцию поехал.
— Так ведь хорошо! С Нюськой будет сидеть.
— Лучше сто раз с Нюськой на закорках таскаться, чем с бабкой сидеть. Целый день точит. И уйти не даёт, всё приказы раздаёт: то ей сделай, это сделай. Пока делаешь — над головой стоит и смотрит, а что не понравится — сама хватается, а потом за сердце держится. А как сделал, не похвалит, а заведёт, что народ работу разлюбил, ленивый стал, оттого — жадный да грубый. Её родной дед, бывало, за косы таскал, если ленилась, вот она работящая и выросла. И внуков своих научит работать как следует.
— Это тебя и Нюську, что ли?
— Нюську пока не трогает, мала.
— Ты ей объясни, что детям для правильного развития необходимы впечатления, а для этого нужно больше гулять и читать. Я сам по телику слышал.
— Она говорит, что кто со двора гуляет, хулиганом растёт. У городских своих дворов нет, они по улицам гуляют — и все хулиганы. «Мы, — говорит, — в деревне правильно жили, пока городские к нам не понаехали. Иные — как хотят, а я своих внуков уберегу, пока живая».
— Не слушайся ты её!
— Нельзя, бабка ведь. Отцова мать.
— А ты убегай, Борька, хлеба бери и убегай на весь день. Домой приходи, когда мать с отцом возвращаются.
— Бабка им нажалуется. Они ей перечить не смеют. Она грозится к папкиной сестре, тётке Марье, насовсем уехать, кто зимой с Нюськой сидеть будет? Я — в школе, мать с отцом — на работе. На неделю в ясли отдать — жалко, да и болеть будет.
— Так и терпишь всё время?
— Не стерпел один раз, сказал ей. Она в крик. Отец за ремень. Меня носом вниз держит, а ремнём только для вида махает. Бабка за сердце держится и приговаривает: «Так его, так его. Учи мальца, как нас учили, чтобы к старшим почтительный был». Мамка на кухне ревёт, Нюська рядом заходится, только я молчу. Отец обозлился и хлестнул. А я всё равно молчу. Швырнул он ремень и из избы вон, только дверью треснул.
— Ты на отца тогда здорово обиделся, Борька?
— Нет. Я на бабку ещё хуже обозлился.
— А ты иди к нам жить.
— Куда я из дому пойду, дурачок ты, что ли?
И понял Петька, что сморозил он детскую глупость. Стало ему ужасно жалко Борьку: дома — бабка, на улице — Витька. Все его собственные московские трудности показались ему такими пустяками по сравнению с Борькииой бедой, что их даже и вспоминать стало стыдно. И такая злость поднялась вдруг в нём против незнакомой ему бабки и против Витьки, что он сам испугался.