Петька
Шрифт:
— Ты чей? — спросил он.
— Тёти Ксении московский племянник.
— Гостевать, значит. А сильно дразнятся?
— Сильно, — вздохнул Петька. Разговаривать с парнем было легко и просто.
— Ничего, похудеешь. Опять же сильным будешь. Из толстых часто силачи вырастают, штангисты. Только тренироваться надо. Купи гантели, хочешь привезу?
— Хочу!
— Договорились. Только у тётки денег выпроси: четыре рубля. Долго пробудешь-то?
— Наверное, до конца лета. А денег попрошу, может, тётя даст.
— Тётка Ксения-то? Она даст. Скажи ей, что Толик посоветовал. Ихнего Антона я дружок, в школе вместе учились. Он потом дальше учиться пошёл, а я сюда. Ну пока, мальцы. Ехать пора.
Сумку они несли вдвоём. Так было совсем не тяжело. Иногда Петька напрягал руку, приподнимая сумку, и представлял, как он накачивает гантелями силу, как жир заменяется мышцами, силы становится всё больше, и вот уже малыши просят заступиться, старшеклассники начинают разговаривать с ним уважительно, а очкастый этот, вежливый, и рта не смеет раскрыть. Папа будет с интересом расспрашивать, как там на тренировках, много ли сегодня поднято тяжестей и нравится ли ему, Петьке, тренер. Мама будет переживать, когда он усталый будет приходить с тренировок и рассказывать знакомым, какая это трудная вещь, тяжёлая атлетика. Пускай Митька Волков гоняет свою шайбу. Подумаешь, хоккеист!.. Штангист возьмёт хоккеиста — р-раз! — и всё. А Митька будет визжать: «Пусти, Петя, не буду больше, пусти, пожалуйста!» Тогда можно будет и отпустить… А как быть со взрослыми? Если какой-нибудь взрослый и впрямь уши ни за что надерёт? Нет, взрослым нельзя давать сдачи. А если он тебя правильно за уши, тогда что, спасибо сказать? А кто решает, правильно или неправильно? Тоже взрослые. Но они, бывает, думают по-разному. Мама говорит, что училка физкультуры неправильно мне тройки с минусом ставит, но, если честно признаться, тройки, даже с минусом, правильные… Нет, лучше не думать об этом.
— Борька! — услышал вдруг Петька чей-то шёпот. Он завертел головой, но никого не увидел.
Борька, однако, сразу разобрался, откуда шёпот, и, потянув сумкой Петьку за собой, подошёл к забору.
— Нинка, ты, что ли? Чего тебе? — спросил он.
Теперь и Петька увидел: сквозь дырку от сучка в глухом заборе смотрит знакомый хитрый глаз. Вдруг глаз исчез, и показались губы.
— Витька приехал, — шепнули они. — Тебя спрашивал… — И опять в дырке появился глаз.
Петька глянул на Борьку и увидел, что он побледнел. Даже под загаром было видно. Петьке стало не по себе.
— Что ему надо? — спросил Борька охрипшим голосом.
Снова вместо глаз появились шепчущие губы:
— Говорит: «Соскучился я по Боречке. Век бы жил в городе у папочки, да без Боречки не могу».
— Ты когда его видела?
— Сейчас только, когда из магазина пришла.
— Куда он пошёл?
— Не знаю, я домой поскорее убежала. Боюсь я его.
— На что ты ему нужна? Ты ему не говорила, что я у магазина был?
— Не-а. Только он ведь и так знает.
Борька не ответил. Некоторое время он стоял неподвижно, глядя в землю.
— Ладно, пошли! — сказал он вдруг и потянул сумку.
Петька двинулся за ним.
Они снова потащили сумку по пыльной улице между глухими заборами. Шли молча, поглядывая по сторонам. Только один раз Петька спросил, почему Витькин отец живёт в городе, а Витька здесь, и Борька объяснил, что Витькины отец и мать развелись: отец в городе женился на другой. Витька ездит к нему в город, потому что в деревне ему скучно. Но отец называет его шпаной и бандитом и грозится сдать в колонию и в милицию. И Витька от него уезжает обратно в деревню. История эта потрясла Петьку. Он начал раздумывать, что было бы, если бы его папа развёлся с мамой, но картина получалась такая жалостная, что лучше было не думать об этом совсем. А если бы папа сразу женился не на маме, а на ком-нибудь другом? Или мама женилась бы не на папе, то есть вышла замуж бы не за папу, что тогда стало бы с ним, с Петькой? Неужели бы его совсем не было? И что значит «совсем»? Может быть, он всё видел бы и понимал, только откуда-то со стороны, как будто в кино. Или он был бы тоже Петька, только совсем другой. Может быть, худой и сильный, как Колька в их классе. А может быть, стал бы девчонкой? Но эту мысль Петька сразу отверг. А как же он теперешний? Неужели его совсем-совсем бы не было? И он про себя даже ничего бы не знал?! А может быть, есть кто-то, вместо которого родился он, Петька? И этот кто-то смотрит откуда-нибудь на него? Это была уже совершенно нелепая мысль. Получалось, будто Петька занимает на белом свете чьё-то чужое место. Даже думать об этом стало неприятно, и Петька повернулся к Борьке:
— Давай руки сменим.
— Ничего, мы уже возле дома, — ответил тот и вдруг остановился, глядя вперёд. Петька тоже поглядел вдоль улицы и увидел, что из-за широкой сосны неторопливо вышел длинный мальчишка, почти парень, в кепке, надвинутой на глаза так, что виден был только узкий недобрый рот, и остановился посреди улицы. Он стоял, покачиваясь на расставленных ногах, и вдруг расплылся в длинной сладкой улыбке.
— Кого я вижу! — пропел он, разводя руки. — Где же мы так долго гуляли? Ах, гостинцы покупали! А я заждался совсем, все глаза проглядел…
«Вот он, Витька», — догадался Петька, холодея от дурных предчувствии, и оглянулся на Борьку. Борька стоял, опустив голову, и губы у него вздрагивали. И тогда Петька испугался по-настоящему, так, что даже обмякли ноги.
— Кто это? — шёпотом спросил Петька и сам не заметил, как сделал шаг назад.
— Витька, кто же ещё. У-у, гад, теперь опять проходу не даст.
— А чего ему надо? Бить будет? Сильно?
— Гад он, — повторил Борька, — сильно бить не будет.
Петька оглянулся: улица была совсем пустая и за заборами, наверное, никого. Все на работе или у магазина. Заорать, что ли? А чего орать-то: ведь неизвестно, собирается ли этот Витька бить его, Петьку? Может, только Борьку. Он, Петька, тогда сумку подержит. И потом, Борька ведь не орёт. А что, если Витька их обоих бить хочет?
Ждать больше не было сил, тем более, что Витька ещё раз качнулся и двинулся к ним.
— Тётке скажу! — завопил Петька. — Хулиган!
— Какой тётке? — нахмурился Витька и остановился.
— Моей!
— Что за тётка? Ты сам-то чей, жиртрест? Тёткин?
— Тётин Ксении.
— А, московский племянничек, — снова заулыбался Витька. — А я думал, в Москве боровков не держат. Ну, топай к тётке, не трону. А Боречку я люблю, мне с ним поговорить надо.
Петька приободрился.
— И Борьку не трогай, — неуверенно потребовал он.
— Чего? Давай отсюда, а то враз похудеешь!
Умом Петька понимал, что надо бежать, и поскорее, но не мог почему-то отцепиться от сумки и сделать необходимый первый шаг.
— Сам топай, — сказал он шёпотом, и в животе у него похолодело.
— Что-о?! — угрожающе протянул Витька и медленно подошёл к Петьке. Несколько секунд он стоял, глядя на него сверху вниз, и вдруг сильно щёлкнул в нос. Петька дёрнулся назад и повалился, потянув за собой сумку. Было так больно, обидно и страшно, что он даже забыл зареветь. Он лежал в пыли, держась за сумку, возле грязных синих Витькиных кед под запылёнными серыми брюками, а Борька тянул сумку за другую ручку, но вдруг отпустил, нагнул голову и сказал: