Петля дорог
Шрифт:
— Лежи, — женщина слабо улыбнулась. — Муж вина вот из погреба поднял… Тебе принести?
Игар молча покачал головой. От этого обыкновенного жеста мир перед его глазами пошел кругом, закачался, как лодка, и успокоился только через минуту; женщина не уходила.
— Может, тебе знахарку? Сестра беспокоится — уж коли подобрали тебя, так худо, если ты у нас прямо в сарае помрешь…
— Я не помру, — сказал Игар с трудом.
— Смотри, — предостерегла женщина озабочено. Помолчала и вдруг улыбнулась:
— Ты вот что… Молодой, красивый, оклемаешься, видимо…
Рука ее неосознанно-ласково провела по круглому животу; Игар решил, что промолчать — невежливо.
— Ладно… — выдавил он, с трудом смягчая свой сиплый голос. — Не буду…
Женщина снова улыбнулась, кивнула и отошла от двери; Игар закрыл глаза.
Ему осталось жить двенадцать дней — в ночь, когда звезда Хота не поднимется больше над горизонтом, он умрет вместе с Илазой. Это все, что он может для нее сделать. Дабат…
Он пошевелился. Исполосованная спина саднила, но эта боль уже не в состоянии была помочь ему. Та боль, что пришла под кнутом, на какое-то время одолела все чувства, включая и стыд и тоску; теперь и стыд, и тоска вернулись с новой силой.
«Младшую хозяйку» звали Тири; освобожденная от домашних забот пузо-то какое! — она часами просиживала на солнышке, забавляя Игара старыми сказками и правдивыми историями из жизни поселка. И сказки, и истории начинались с того, что некто терпит обиды и страдания, а заканчивались неизменно счастливо; Игар сидел, прислонившись боком к стенке сарая, и делал вид, что ему интересно. Нехорошо было обижать милую искреннюю женщину, совершенно бескорыстно старающуюся его утешить.
Потом Тири замолчала, прислушиваясь, по-видимому, к тому, что творится у нее внутри; подумала, с особой осторожностью поднялась с низкого табурета, на котором сидела:
— Ну… Пойду-ка, — прикрыв глаза ладонью, она поглядела на высокое солнце. — Ежели все по добру поведется, то ночью, может быть… У меня и первенец-то быстренько выскочил — а этот, ежели по добру, то как пробочка и вылетит…
Игар сидел и смотрел, как она идет к дому — ступая осторожно и горделиво.
По добру не повелось.
Девочка, принесшая Игару обед, казалась возбужденной и радостной — «у тетки началось». Посреди двора развели костер, и старшая хозяйка торжественно бросила туда жертву добрым духам — пучок ароматных трав. Дети в восторге прыгали вокруг, выкрикивая считалки-заклинания и вдыхая терпкий дым.
К вечеру радость в доме поугасла, осталось лишь возбуждение; в сумерках к воротам подкатила повозка, привезшая властную высокую старуху — лучшую на три деревни повивальную бабку.
Игар, которому вдруг страшно и тоскливо сделалось в его одиночестве, сидел на кухне вместе с детьми старшей хозяйки — все они по очереди нянчили сына Тири, двухлетнего мальчонку, чей брат или сестра собирались сейчас появиться на свет. То и дело забегал обеспокоенный муж Тири, шумно отхлебывал из кружки с водой, вытирал усы, оглядывал кухню невидящим взглядом и торопился прочь. Сверху, из спальни, все явственнее доносились
В очередной раз заскочив в кухню, муж роженицы поманил Игара пальцем:
— Поди…
И, когда Игар вышел, просительно взял его за локоть:
— Ты… Страшно мне чего-то. Эти-то, — он имел в виду старшую хозяйку и ее мужа, — эти-то при деле, а меня выгнали… А мне страшно одному. Первый раз так не боялся… Тири… она…
Он замолчал, собираясь с словами и одновременно вглядываясь Игару в лицо — не думает ли смеяться?! Игар не думал; муж Тири перевел дыхание:
— Ты… своему бы я не сказал. Ты чужой, придешь-уйдешь… Поболтай со мной… покуда. Чтоб не так долго… Вот как тебя, к примеру, зовут?
Игар назвался.
— А меня Глабом, — муж Тири тоскливо вздохнул. — Первенький наш мальчик быстро родился… А это… может, девчонка?..
Игар кивнул, соглашаясь; он ничего не смыслил в деторождении, зато прекрасно понимал, что Глаба нужно поддержать.
Сверху донесся не стон уже — вопль; Игар почувствовал, как продирают по коже липкие противные мурашки. Бесхитростная Тири со своими добрыми сказками…
Глаб судорожно сдавил его руку:
— Жена… она терпеливая. Она страх какая терпеливая, ей как-то на сенокосе палец на ноге отхватило… Так она ни слезиночки не пролила, улыбалась даже, мать свою успокаивала… А…
Тири закричала снова — голос казался неузнаваемым. Игар сглотнул.
— Что-то долго, — Глаб сжимал и разжимал пальцы. — Я… пойду туда. Я спрошу, как…
Игар пошел следом.
Дверь спальни была приоткрыта. Повивальная бабка говорила раздражено и властно; старшая хозяйка, кажется, возражала. Что-то со стоном пыталась сказать роженица; из комнаты вышел хмурый как туча старший хозяин. Оттолкнул пробирающегося вовнутрь Глаба:
— Уйди… Не до тебя…
Глаб скривил лицо — выражение детской слабости портило его мужественные, красивые в общем-то черты:
— Что… не так? Не так?!
Хозяин сжал зубы:
— Значит… повитуху надо звать, что на постоялом дворе живет. Она…
В комнате грохнуло что-то тяжелое; лучшая на три деревни повивальная бабка распахнула дверь настежь, так, что Игар успел увидеть постель и кого-то на постели, и какие-то тряпки на полу… Повивальная бабка уперлась руками в бока, и подбородок ее, отмеченный крупной родинкой, упрямо вздернулся:
— Я тебе позову!.. Я тебе позову ее, приблуду-то приезжую!.. Я тебе дура, значит?! Я говорю, судьбина ведет, судьбина матерь выведет али младенца…
Глаб двумя руками взял себя за горло:
— Тири… Жену мне спасите, а она потом другого родит!..
Из приоткрытой двери донесся почти звериный, страдающий крик. Игар прислонился к стенке.
Святая Птица… Ну как же все это уживается в одном мире. Кладбища, кишащие червями и нищими, похотливая возня на крышке саркофага, отягощенная телами виселица… Почему мир до сих пор населен? Его так трудно населять, этот поганый мир, так невыносимо тяжело… И собственная Игарова судьба, если вдуматься, не столь уж трагична; все поправимо, если это не смерть или не роды…