Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга вторая
Шрифт:
Все будет потом, а пока капитан усиленно хлопочет насчет расширения своего дому, украшения его, устройству дополнительных всяких пристроек. Все в угоду царственному приятелю, который по-юношески влюблен в него и готов идти навстречу в любом вопросе. Петруша оплатил все переделки в доме Лефорта из государственной казны, сделав из его дома нечто вроде иностранного представительства.
Неподалеку строился и новый просторный каменный дом для Анхен. Сие так говорилось, на самом деле, дом строился, чтобы царю было где погулять, развернуться во всю свою царскую силу и мощь. Понимали то и Монсы, потому особо и не радовались. В тихие ночные вечера Матильда и Анхен молили немецкого
Царь никогда не являлся сам, всегда с большой свитой, чаще всего после военных учений – все грязные, запыленные, потные, источающие запахи подлого поту, лошадей, навозу, пороховой гари. Кампания с шумом и гамом садилась за столы и начинала, грубо говоря, жрать и пить.
Никто не пользовался вилками и ложками, разрывали руками зайцев, кур, уток, гусей, баранину, свинину – все, что попадалось под руки; жир тек по грязным пальцам, по наспех скобленным подбородкам. Ошметки мяса, кости, жир падали на пол, старательно устланный шерстяными дорожками. Через время слышался звон разбитых стаканов, бокалов, дорогой фарфоровой посуды. Каждый такой звон отдавался уколом в сердце экономной немки.
Уже слышался пьяный хохот, голоса, перебивающие друг друга, грубая брань. Потом царь вызывал Анну, как он выражался, украсить стол, и бедняжка вынуждена была наблюдать сей средневековый рыцарский пир. Но ее страдания только начинались. Пьяный кавалер, набив брюхо, манил ее пальцем на виду у всех, и она, заливаясь краской стыда, поднималась с Питером наверх, где он, раздеваясь, пьяно бормотал какие-то признания, потом лез на нее, как медведь. Иногда Анне приходилось самой раздевать его, задыхаясь от смрада и отвращения. Но что поделаешь?
Она уже наслышана о жестокости и мстительности своего « поклонника». Она запретила матери выходить из своей комнаты, когда в доме »гости», чтобы та не видела позора ее дочери. Затем следовал опять обряд одевания, еще более мерзкий, опять унизительный спуск вниз и взрыв ликования пьяных соратников и продолжение пиршества.
Наконец, кампания уезжала. Анхен долго не могла смотреть матери в глаза, а та терзалась и плакала из–за невозможности помочь дочери, оградить ее от сих грубых домогательств, соседствующих с услугами публичного дома.
В редких случаях Петруша приезжал лишь со своим денщиком и охраной, которая оставалась у ворот слободы. Трезвый, скучный. В его глазах проглядывалась какая-то затравленность, одинокость, бездомность, даже печаль. Тогда с ним можно было поговорить по человечески, о чем-то спросить и получить вразумительный ответ: невероятно, но он иногда почти стеснялся. Ожидая, пока накроют стол, он с угрюмой сосредоточенностью грыз ногти больших, грубых рук, искусанные так, что больно было смотреть на перетянутые подушечки на кончиках грязных, изуродованных пальцев. Правда, он не любил себя такого, быстро требовал водки, накачивался и снова походил на себя прежнего, гремел, дико хохотал, выкатывал и без того всегда выпученные глаза.
Строительство дома окончили в несколько месяцев, обставили самой модной на то время, дорогой мебелью. Петр назначил семье Монсов содержаниев 708 рублев – огромная по тем временам сумма, когда лошадь с санями стоила двадцать копеек. Анхен завела слуг, мажордома, выписывала наряды из Берлина и Вены, на ассамблеях, устраиваемых у себя и других почтенных домах слободы, сияла лучезарной улыбкой, демонстрировала наряды и изысканные манеры– в общем, была первой дамой Немецкой слободы.
Сие зело льстило самолюбию Петруши. В редкие минуты, когда он был сам собой, он согласился, что не надобно так открыто показывать их отношения и унижать Анхен перед оравой пьяных офицеров. Теперь свиту царя встречал мажордом, слуги, и хозяйка лишь на некоторое время выходила встретить царя и посидеть за столом, а потом уходила к себе и ждала Петрушу за рукодельем.
Но надобно знать русского царя! Не всегда все проходило так гладко и чинно. Бывало, что и Анне вливали насильно кубок напитка из водки, вина и перца, приходилось танцевать сквозь слезы, дарить поцелуй в качестве награды от Петруши какому-нибудь офицерику, заслужившему сие за удачную атаку на учениях. Анхен пыталась высказать свое »фе» Петруше, но тот или посмеивался, обнимая, или хмурился, и Анхен тотчас умолкала.
Глава пятьдесят первая. Первая и последняя любовь государя.
После возвращения из-за границы Петруша преподнес милой Анхен свой портрет, усыпанный бриллиантами и выполненный лучшими ювелирами Амстердама. Анхен к тому времени немного отошла от Петруши со всеми его причудами и сумасбродством. Жизнь вошла в спокойное русло. Анхен прикупила неподалеку небольшую усадьбу, которую она называла на свой манер мызой.
Здесь хозяйка развернулась со всей своей немецкой хозяйственностью и усердием. Купила английских коров, которые давали по три ведра молока в день при хорошем корме и уходе, развела огород, чтобы снабжать себя и прислугу свежими овощами и фруктами, завела кур, гусей, уток, кроликов, пасеку. Рачительное немецкое сердце ее радовалось – все есть для дому и на продажу.
Свежим летним утром легко вскакивала с зарей, умывалась ключевой водой, выходила на крыльцо: вставало огромное красное солнце, голубели прозрачные дали, воздух был чист и свеж, как первые маргаритки – вот оно, человеческое счастье! Легко сбегала Анхен с крыльца, обходила хозяйство, была строга с работниками, но по делу и без ругани, выбирала работу по душе и сама трудилась до поту, затем шла к завтраку, который уже приготовила служанка: свежая яичница, сыр, молоко, мед, свежеиспеченный хлеб с золотистой корочкой и непередаваемым запахом – все свое. Завтракали, обедали всей семьей. Мать, еще не старая, уступила бразды правления и лишь помогала дочери. Анхен стал давать деньги в рост сперва близким, а потом и всей слободе, и даже боярам под невысокий процент.
Вечерами наезжали гости или Анхен отправлялась на ассамблеи, где была в центре внимания, или читала гезеты и книги французских, немецких и австрийских авторов, из которых черпала сведения о светских манерах, нарядах, придворных интригах минувших времен и настоящих.
Из гостей чаще других в последнее время стал наезжать саксонский посланник Людвиг фон Кенигсек, почти земляк родителей. Двадцати пяти лет, худощавый, бледнолицый, с отличными манерами молодой человек приглянулся Анхен. По вечерам всей семьей и Людвигом они мирно играли в лото, посланник рассказывал свежие новости из любимой ими Саксонии, а также всякие забавные истории и случаи из стран, в которых он побывал за свою недолгую дипломатическую службу. А побывать он успел и в Англии, и во Франции, и в Голландии. Нравилось ему и в России за исключением диких сцен казней на плахах и повешений. Многочисленные виселицы на площадях и улицах Москвы, колья с напяленными на них головами, почерневшими от крови и времени, вызывали у Людвига содрогание и напоминали о том, что он находится в дикой варварской стране. Зато ему нравилось русское гостеприимство, русские щи, пироги, икра, красная рыба, русские просторы, русский размах и удальство, красочные праздники и своеобразные обычаи.