Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга вторая
Шрифт:
– Зачем он возил письма с собой, зачем добивался идти с войском? У нас в Баварии то называется дразнить гусей. Зачем ему то было надобно?
– Маменька, он боялся обыска в его отсутствие, потому и возил письма при себе. И перечитывал, оттого что любил меня. А насчет войска, так он же посланник, где ж ему быть, как ни при войске, курфюрст требовал сведений, как идут военные действия. Они ж союзники. Он мне шепнул на прощанье, что делает все ради нашей будущей семьи. Людвиг страшно не любил армию, не любил попоек, которые при Питере сплошь и рядом, не любил истязаний солдат, их ран и страданий. Он любил читать
– Анхен, доченька, напиши что-нибудь сему Питеру проклятому, напиши, что сие было мимолетное увлечение, что ты раскаиваешься. Мне стыдно перед Модестой, она-то со своей семьей причем? А Филимон, а Виллим? Где нам жить? Остается одна мыза, но зимой в ней невозможно находиться.
– Маменька, мне тяжело сие сделать, но я напишу, хотя я знаю Питера. Ничего не поможет.
– Зачем ты его не любила? Высокий, сильный, красивый – и царь! Ах ты глупая моя девочка.
– Маменька, неужели не было красивее нашего отца? И сильнее, и богаче? А ты выбрала его.
– У меня, дочка, не было выбора между Иоганном и царем. Наверно, я бы выбрала царя.
– А я не смогла, маменька. Я очень хотела его полюбить, но не смогла. Я тебе не говорила, но он в первый же раз взял меня силой. Кому жаловаться: тебе, отцу, Лефорту? Франц передал меня Питеру, как вещь, как рабыню. Я вытерпела ради вас всех. И дальше терпела. Как любить его, если он после ужасной казни стрельцов приехал ко мне со следами крови на обшлагах и ботфортах? Как ласкать его, какие говорить ему слова?
А он любил, чтобы его утешали, чтоб говорили ласковые слова, чтоб гладили. Я не могла выжать из себя ничего. Он ни разу не пришел ко мне трезвым, ни разу не спросил, как я себя чувствую. Вечно пьяный, изо рта несет, как от дикого медведя; ноги грязные, потные, вонючие; руки с необрезанными, покрученными, обкусанными ногтями, видно больными, под ними грязь черная.
Ест без вилки, без ножа, мясо разрывает руками, как зверь; на столе, на полу остается куча объедков; смеется хищно, злобно, глаза холодные, выпученные, как у совы. На постелю валится, не раздевшись.
Денщик вбегает, когда надо, а чаще, когда не надо. У меня неделями все болит после его посещений, и, боюсь, не будет детей. И такого человека я должна любить? Повторяю, я терпела ради тебя, ради сестры, ради отца и братьев. Но сколько же можно терпеть? Я старалась не показывать виду, как мне тяжело, старалась быть веселой на людях, а плакала только по ночам.
Когда появился Людвиг, я поняла, что можно жить иной жизнью, что есть другие мужчины, другие прнципы и способы жить, нежели те, что исповедует Питер. Я полюбила Людвига.
– Я видела все то, доченька. Иоганн, Иоган, зачем ты привез нас к сим варварам?
– Маменька, русские люди – хорошие, великодушные, милосердные, просто мне не повезло с Питером. И жить здесь можно, и заработать можно. Одна беда – людей здесь не ценят – вот что самое худое. Здесь царь заместо самого бога. Никто не спрашивает, какой царь; если царь – бух в ноги и делай, что пожелаешь.
Откуда сие почитание – прямо удивительно. У нас тож уважают правителей, но чтобы так…А Питер, я вижу, побаивается своей оравы, детскость свою прячет, не хочет, чтобы видели его мягким, беззащитным. Такие усмотрят слабость – мигом отбросят, как котенка. Один Сашка его чего стоит?! Глаза всегда ледяные, хоть и смеется много. И замечаю, царь становится хитрее, коварнее … страшный … страшный человек. Не мой он, не наш. Чужой, темный, непонятный. Людвиг – другое дело.
Но, маменька, не переживай, пожалуйста. Денег у нас осталось достаточно. Купим домик скромный, будем жить. Авось, царь переменится.
Новый дом Монсам не разрешили купить.Три года они прожили безвыездно на своей мызе. Никакие ходатайства, никакие слезные письма Анхен, никакие заступничества не помогли. Напоминания Монсов о своем существовании приводили Петра в бешенство. Он грозился новыми карами, но государственные дела, которые шли неважно, отвлекали его, помогали успокоить душевную боль и царское самолюбие. Лишь когда другая немка, Марта Скавронская, она же Екатерина, поселилась в сердце Петра, опала с Монсов была снята.
Уже другой посланник – датский – Карл Кейзерлинг увидел однажды на улице печальную Анхен и влюбился в нее без памяти. Он атаковал Петра при каждой возможности. Копенгаген становился важным союзником России в Северной войне, которой не видно было конца. Потому Петр нехотя пошел на уступки, и в 1706 году Монсы получили долгожданную свободу. Пять лет ухаживал упорный датчанин за раненой Анхен, и в 1711 году наконец сыграли свадьбу. Но, видно, много сил отдал благородный посланник борьбе за свою избранницу, потому что всего лишь через год скоропостижно умер, оставив Анну бездетной вдовой. Она так и не стала матерью, заболела туберкулезом – холодные зимы на мызе не прошли даром – и умерла рано. Отомстит за сестру ее брат Виллим в свое время.
Глава пятьдесят вторая. Материнское завещание.
Но довольно о Монсах, они еще напомнят о себе. Мы оставили царя в опьянении новых своих возможностей. Он пировал и прожигал жизнь в соединении с военными трудами и заботами. Он словно хотел вознаградить себя за серое, тусклое детство, догнать его, расцветить новыми красочными картинами. Постройка кораблей – это воплощение детских грез, когда он, глядя на морские пейзажи голландских мастеров, мечтал очутиться на одном из тех сказочных кораблей под огромными белыми парусами, что несутся крепким, соленым морским ветром в дальние дивные страны с роскошными неведомыми деревьями, зверями и птицами.
И вот мечта сбывается, те детские грезы воплощаются в дереве и металле. Как тут спокойно стоять и ожидать, как тут не броситься в трудовую бучу с топором, пилой, тачкой, самому приближать заветные мечтания? Что перед этим какие-то запреты, обычаи, правила? Разметать, перевешать, переубедить всех, кто смеет перечить его всепоглощающей царской мечте, кто способен стать на его дороге.
Побольше празника, хватит серых, тоскливых будней. Петр, как мальчик, любит всякие салюты, иллюминации, феерверки, гром пушек. Прижимистый, ежели не сказать скупой, царь не жалел никогда денег на праздничные мероприятия. Пушки стояли у его дома в Санкт–Питербурхе, у Лефорта, у Меншикова, у других его соратников, даже у дома Анны Монс поставили две пушечки. Орудия гремели по любому поводу, будь то победа над неприятелем, или удачная охота, или необыкновенное блюдо, приготовленное придворным поваром или взятие женщины. Почти все будущие военные походы сопровождались громом пушек до сражений и после них.