Петр и Петр
Шрифт:
Оказалось, что директор ушел в отдел кинофикации. Администратор был на месте, и меня, не споря, пропустили через контроль. У администратора был крошечный кабинетик, из которого маленькое окошечко, задвинутое деревянной заслонкой, выходило в помещение, где находились кассы.
За столом в кабинете сидел совсем молодой человек с очень красивым, немного женственным лицом. Он вежливо указал на кресло, стоящее по другую сторону стола, и мне показалось, что и жест его и лицо, выражавшее готовность вдумчиво и внимательно выслушать, что скажет посетитель, невсамделишные, ненатуральные. Как будто молодому и очень неопытному студенту театрального
— Слушаю вас,— солидно сказал администратор, и это тоже было ненатурально. Слишком солидно и барственно для обыкновенного администратора в обыкновенном кино.
— Дело вот в чем, товарищ,— сказал я, протягивая удостоверение,— я сотрудник газеты «Уралец» из города С.
— Очень приятно,— торжественно наклонил голову администратор,— чем могу быть вам полезен?
Я с трудом удержался от улыбки. В самом деле, уж очень смешна была эта солидная немногословность у человека, которому было двадцать, самое большее двадцать один год.
— У вас в Энске…— подавив улыбку, продолжал я. На столе зазвонил телефон.
— Кинотеатр «Космос»,— сказал администратор, взяв трубку. И вдруг совершенно другим голосом продолжал:— Здравствуй, Валечка! Ну как настроение? В субботу? Да, свободен. На лыжах? С удовольствием. Только с деньгами у меня плохо. Укради из кассы тысяч сорок. Не хочешь в тюрьме сидеть? Ну ладно, оставайся честной. Ничего, доедем на электричке. У тебя что, перерыв? Хорошо. Вечерком зайдешь? Не Художественный театр, но посмотреть можно. Ну хорошо, значит, до вечера.
Он обладал удивительным даром преображения, этот администратор. Только что я видел молодого парня, шутливо болтавшего с девушкой о всяких своих молодых делах. Трубка не успела лечь на рычаг, и за столом опять сидел спокойный, сдержанный и несомненно руководящий работник.
— Да, извините, так чем я могу быть полезен?
— Дело в том,— начал я опять,— что в Энске, как вы, вероятно, слышали, в сентябре месяце произошло ограбление с убийством. Ограбили инженера Никитушкина в поселке Колодези. Вы слышали об этом? (Администратор кивнул головой.) Обвиняются двое: Клятов и Груздев. Ну, Клятова я не знаю, а Груздев — мой старый друг, с которым мы вместе выросли в детском доме. Чтоб не занимать ваше время,— я нарочно говорил серьезно, как будто пришел с просьбой к директору треста или заместителю министра,— скажу коротко: я и другие его друзья убеждены, что он не виноват. Мы хотим заявить об этом на суде. Нам известно, что в день убийства седьмого сентября Груздев четыре сеанса подряд просидел в вашем кинотеатре…
— Простите, одну минуточку,— перебил вдруг администратор,— подождите меня, я скоро вернусь. Тут одно неотложное дело.
Он выбежал из кабинета, закрыв за собою дверь.
«Черт,— подумал я,— такой деятель должен во МХАТе работать, а не в кино! Какие у него могут быть неотложные дела? Чистый цирк!»
Я ждал пять минут. И десять минут. И уже начал нервничать. И собирался идти искать администратора, когда он спокойно вошел в кабинет.
— Извините, что задержал, забыл дать некоторые указания. Слушаю вас.
Я собирался повторить рассказ с самого начала, решив, что, вероятно, администратор, занятый делами государственной важности, уже позабыл, о чем был разговор, по только я начал говорить, как администратор решительно меня перебил:
— Я помню, помню об этом разбойном нападении на Никитушкиных. Словом, вы хотите доказать, что в этот вечер ваш друг просидел в нашем кинотеатре четыре сеанса. Какого числа это было?
— Седьмого сентября,— сказал я.
— Да, да,— закивал головой администратор,— припоминаю, седьмого сентября. Ну я-то не видел его. Надо спросить контролерш. Сейчас посмотрим, кто в этот день работал.
Он достал из ящика стола толстую тетрадь и стал не торопясь ее перелистывать.
— Так,— бормотал он про себя,— конец третьего квартала: четвертое сентября, пятое сентября, шестое сентября. Вот! Седьмого дежурили: Асланова и Рукавишникова. Вам повезло, они обе дежурят сегодня. Можете с ними поговорить. Если хотите, я их вызову. Поодиночке, конечно. Кто-то должен остаться проверять билеты.
— Буду вам очень благодарен,— сказал я.
Администратор вышел и через три минуты вошел с пожилой полной женщиной, которую я уже видел на контроле.
Я повторил свою просьбу, и она выслушала ее с ничего не выражающим лицом.
— Вы помните, Марья Никифоровна? — спросил администратор, желая мне, очевидно, помочь.
— Как же,— сказала Марья Никифоровна,— еще мы с Аслановой о нем говорили. Картина была такая, что зрителя калачом не заманишь, и вдруг этот чудак на один сеанс пришел, потом на другой. Я ей тогда говорю:
«Верочка, вот нашелся чудак, второй сеанс смотрит». А она говорит: «Может, это автор. Может, ему так своя картина нравится, что он по всем городам ездит, смотрит и насмотреться не может». Картина была «Первый рейс» или «Последний рейс», уж не помню. В зале хоть шаром покати. Потом смотрим, на третий сеанс идет. Вера и говорит: «Марья Никифоровна, может, он сейчас нас с вами бить будет за то, что такие картины показываем?» Но он ничего, билет предъявил и прошел. Я говорю: «Ты, Вера, держись. Он, скорее всего, в тебя влюбился. У него сильное чувство». А она говорит: «Если б влюбился, он бы в фойе торчал. Что ему в зале делать? Я здесь, он там… Какая это любовь!» Ну посмеялись.
— Скажите, Марья Никифоровна, это про что картина? — спросил я.
— А я и не поняла,— сказала Марья Никифоровна.— Сколько картин смотрела — все поняла, а эту не поняла. Там что-то все тонут, тонут, без конца тонут. А потом всех спасают. Спасают, спасают, аж в глазах рябит. Из морской жизни, словом.
— Скажите,— спросил я,— а Вера, с которой вы шутили, тоже его запомнила?
— Запомнила, конечно, хотя она его только на трех сеансах видела. Потом не выдержала — ушла. Свидание у нее было в этот день с женихом. Попросила меня, старуху, за двоих отстоять. Ну, у меня жениха нет, я согласилась.
Я записал фамилию контролерши: Рукавишникова. Имя, отчество — Марья Никифоровна. Сказал, что ее, может быть, вызовут в суд, на что она ответила, что придет с удовольствием. Потом она ушла. Я спросил администратора, в какое время точно кончается последний сеанс.
Это, оказывается, бывает по-разному. И картина может быть длиннее или короче, и хроника может быть или не быть. Но у администратора каждый день был отражен в дневнике. Оказалось, что картина называется «Спокойное плавание», и последний сеанс кончился в одиннадцать часов тридцать пять минут. На всякий случай я спросил, сможет ли администратор подтвердить это на суде. Администратор сказал, что, конечно, сможет, а я записал его имя, отчество и фамилию: Петр Николаевич Кузнецов. После этого мы с администратором любезно распрощались.