Петр II
Шрифт:
– Нет, поздно, Петя… душа моя будет всегда около тебя, а тело здесь, в Москве, останется. Прощай, голубчик мой, я устала… очень устала…
Умирающая царевна замолкла и закрыла глаза; её дыхание стало частым, прерывистым.
Пётр с ужасом посмотрел на сестру, быстро схватил доктора за руку и со стоном воскликнул:
– Доктор, спасите, спасите сестру… умоляю вас! Возьмите всё, что хотите, только вылечите!..
– Это невозможно, государь!
– Что же мне делать,
– Молиться, ваше величество! Бог всемогущ и творит чудеса, а мы, смертные, бессильны помочь царевне. Да в людской помощи она теперь и не нуждается, – взволнованным голосом проговорил доктор Бидлоо.
У царевны вскоре после возвращения государя началась агония: она то металась и тихо стонала, то затихала. Картина была потрясающая.
В комнате умирающей водворилась тишина: присутствующие едва могли сдерживать душившие их рыдания. Император-отрок стоял на коленях; его отчаяние было ужасно.
Вот умирающая широко раскрыла свои уже потухшие глаза и устремила их на царственного брата. Её посинелые губы пролепетали следующее: – Прощайте… все… Петруша… мы… с тобой…
Великая княжна не договорила, слова замерли.
Император-отрок дико вскрикнул и упал без чувств, а затем несколько дней предавался своему сердечному горю и слезам, никуда не выходил из своего кабинета, так что доктора опасались за его здоровье.
Любимец государя, Иван Долгоруков, его отец, а также и Остерман пробовали было успокоить государя, старались развлечь его, но всё было напрасно – Пётр отказывался от всяких развлечений.
Тогда обратились к помощи цесаревны Елизаветы Петровны, упросили её побывать у государя, чтобы хоть немного развлечь и успокоить его.
В последнее время император заметно охладел к своей хорошенькой тётке и по нескольку дней не видался с нею.
Цесаревна Елизавета тихо вошла в его кабинет и застала его печально сидевшим у окна.
– Прости, государь-племянник, что я без зова пришла к тебе; уж очень мне захотелось навестить тебя, государь! Услышала я, что ты всё скучаешь, печалишься.
– Неужели, тётя Лиза, мне веселиться при таком горе?
– Твоё горе, Петруша, миновало.
– Как миновало? Как миновало? Я недавно сестру похоронил… Эта утрата ничем, ничем не заменима! – и государь заплакал.
– Слёзы? Стыдись, Петруша! Слёзы – достояние ребят малых и нас, женщин, а ты – государь. Не забывай, что слезами и тоскою ты не вернёшь Наташу. К чему убиваться, своё здоровье портить? Ведь смерть – общий удел человечества. Все мы умрём, все!
– Я тоже скоро умру, Лиза, скоро!..
– Полно, голубчик, Петруша, что ты говоришь? Тебе жить надо, жить.
– Зачем?.. Для кого? Кому нужна моя жизнь?
– Странны
– Одни слова, Лиза, одни слова. Оставим лучше говорить об этом.
– Хорошо. Скажи, голубчик мой, когда же будет твоё обручение с княжною Екатериной Алексеевной… Неужели в своём горе ты забыл и об этом?
– Да, да, обручение с Долгоруковой… К несчастью, я помню, Лиза, это, помню.
– Как к несчастью?.. Я плохо понимаю тебя!
– Чего же тут непонятного?.. Я думаю, тебе, Лиза, известно, что я не люблю княжну Екатерину.
– Зачем же ты женишься на ней, Петруша?
– Ведь надо же мне на ком-нибудь жениться. Я… я хотел, Лиза, жениться на тебе, но ты не идёшь за меня… а как бы я был счастлив, если бы ты вышла за меня! – и император-отрок, взяв руку цесаревны Елизаветы, стал покрывать её поцелуями.
Прежнего холодного отношения к красавице тётке как не бывало; он на время позабыл своё гнетущее горе, и в его юном сердце опять загорелась отроческая, чистая любовь.
– Что прежде я отвечала на твои слова, Петруша, то и теперь отвечу. Невозможное то дело, невозможное, – твёрдо ответила цесаревна Елизавета.
– Ну, вот видишь, видишь?.. Я – несчастный человек… должен жениться не на той, которую люблю, а на той, которую не люблю.
– Тебя никто не смеет принуждать, Петруша; не женись.
– Нет, я женюсь, назло тебе, царевна, женюсь на Долгоруковой, – сердито проговорил император-отрок, быстро расхаживая по своему кабинету.
– Назло мне? Да какое же я зло тебе причинила?
– Ты отвергла меня и мою любовь, а с нею вместе и царство. Разве это – не зло?
– Нет, государь, в этом нет зла. А вот было бы большим злом, если бы я решилась стать твоей женою. И Бог, и люди… все-все строго осудили бы нас.
– Ведь в других государствах женятся же и на тётках, и на двоюродных сёстрах, и никто не осуждает.
Эта беседа была вдруг прервана приходом князя Алексея Долгорукова.
Пётр нахмурился; ему неприятны были на этот раз и сам князь, и его приход.
– Ты что, князь? По делу, что ли? – не скрывая досады, спросил он.
– Погода, государь, хороша; не изволишь ли куда-нибудь проехаться, прокатиться? – с поклоном ответил князь.
– На охоту пришёл манить меня? В лес, поближе к Горенкам? Так, что ли, князь? – желчно засмеявшись, проговорил государь.
Князь Алексей Долгоруков опешил: он никак не ожидал от государя таких слов.
– Ну что же молчишь, князь? В Горенки, говорю, пришёл меня звать?
– Воля твоя, государь, куда соизволишь поехать, туда и поедем.