Петр Смородин
Шрифт:
Молодежь Петроградской стороны просто опьянела от свободы, хотя ничто не изменило ее труда и быта: работала она на заводах часов по тринадцати, голодала и мерзла, дров и угля не подавали в достатке.
Кружковцы разбежались из «очага» в Геслеровском переулке, и возле Петра и Доливо-Добровольского Держалось человек семь самых стойких. Остальным была ближе удивительная и странная позиция меньшевиков, которую они развивали в своих газетах: «Нужно молодые, еще неокрепшие умы, еще не привыкшие разбираться во всех сложных вопросах политики и тактики, Держать в стороне от разногласий, раздирающих… социалистические
И часть молодежи держалась в стороне, что ни день с какой-либо «беспартийной» новинкой: даешь танцы, даешь спектакли, экскурсии, курсы кройки и шитья, словно в столице при двоевластии Советов и Временного правительства уже полный мир и в человецех благоволение!
Владимир Ильич Ленин вскоре объяснил эти причины доверчивого отношения масс к меньшевикам, к Временному правительству. Революция разбудила миллионы мелких буржуа, и они захлестнули многие слои рабочих своими взглядами на политику… Все шло под тем флагом «беспартийности», которым ловко прикрывался поэт Красный в «Новом сатириконе»:
И пусть с семнадцатого года В веках царит из рода в род Ее Величество Свобода, Его Величество Народ!Но Россия была действительно самой свободной из всех воюющих держав. И передовая рабочая молодежь стремилась к организованности по примеру старших.
Петербургский комитет большевиков уже 6 марта обсудил вопрос о содействии трудящимся юношам и девушкам в их стремлении организоваться.
Так появились на Петроградской стороне с марта 1917 года комитеты заводских мальчиков, исполнительные комиссии юношеских организаций, всякие другие союзы и кружки. В каждом из них было два-три большевика. И, хотя их голоса часто тонули в согласном хоре «беспартийных» краснобаев, они свое дело вели стойко. И через них молодежь узнавала, куда надо стремиться, чтоб во главе правительства стояли люди, никогда не забывающие о коренных интересах молодежи: право выбора с восемнадцати лет, право работать восемь часов, а подросткам — четыре или шесть…
Это была и радостная и трудная полоса в жизни Петра Смородина. В буднях, которые бывали ярче прежних праздников, в кипении страстей на митингах, просто на глазах у старших день ото дня расправлял плечи, рос и мужал Смородин. И не сторонился даже тех товарищей, которые, по его мнению, «лезли в могилу». Переспорить их ему удавалось не всегда, но, как старший по годам, был он при них, как пестун, неотступно. И, говоря его словами, все точил и точил «древо познания», с которого многие вкушали не только добрые плоды, но и отравленные сладким ядом краснобайства.
С шумной оравой молодых зачастил он на спектакли, особенно в Народный дом, где раз в неделю пел Федор Шаляпин. Хохотали над проделками ловкача в «Севильском цирюльнике», умирали от страха и не скрывали слез на «Борисе Годунове».
Петр выходил с ребятами из душного зала в предвесеннюю тихую ночь, пахнувшую свежим ветром с Балтики, поеживался, поднимая воротник пальто, и говорил со значением:
— Да-а, жалок тот, в ком совесть нечиста!..
А еще водил Смородин толпу ребят на Троицкую площадь, в цирк «Модерн» — старое деревянное здание: оно казалось огромным сараем в близком соседстве со строгим ансамблем Петропавловской крепости, лазурными куполами мечети и кафельным дворцом балерины Матильды Кшесинской.
Магнитом тянул к себе выдающийся клоун Виталий Лазаренко. Он говорил! Да так, что прозвали его большевистским клоуном.
В программе тех дней был еще один злободневный номер. Лазаренко читал четыре строчки:
Дрожат цари, когда идет свобода. Но клоуну-то нечего дрожать: Он из народа, он для народа, С него короны не сорвать!И уже делал удивительное сальто… на бычий пузырь. Тот лопался так, словно рвалась граната. И красноносый клоун весело резюмировал:
— Вот так и старый режим!..
Молодежь получила доступ в театры, в кинематограф. Но к серьезному образованию путь оставался закрытым. Средняя школа — гимназия, реальное и коммерческое училище — была не по карману, и мало кто из рабочих парней обладал необходимым запасом знаний, чтобы занять в них место. Учиться надо бесплатно, да и чтоб рабочий день длился не больше шести часов. Иначе подростку не уйти от станка даже в профессионально-техническую школу. Так ставили вопрос молодые большевики и наталкивали на мысль: в шестнадцать лет работай в одной упряжке со старшими, в восемнадцать — воюй на фронте, а голосовать в Советы, профсоюзы или Учредительное собрание призовут тебя в двадцать один год! Нет, так не пойдет! С заработком — тоже не пойдет: взрослым надбавляют по десятке, молодым — по трешнице! А спрашивают как с больших!.. Протестовать и требовать!..
Возмущала Петра и еще одна несправедливость: большевики впрямь не щадили жизни для революции, а почти на все выборные посты в районе попали меньшевики, эсеры и анархисты… Ну дай только срок, вернутся большевики из ссылки, дадут они бой!..
Почти весь март не удавалось побеседовать со Ско-роходовым: то он в Петроградском Совете, то в Петербургском комитете большевиков. Осунулся Касторович — все в бегах да в спорах.
И Петра заполонила черновая работа. В фабкоме — стычки с дирекцией, несусветный гвалт с меньшевиками, почти до рукопашной. И старый Иван Харитонович долбит как дятел:
— Не проспи, Петенька, на фабрике нужна своя рабочая милиция! И инструмент разволокут всякие, да и оружие схоронить надо от «временных», его в цех натащили много. А раз милиция, то оружие при деле!
Наконец, большевики добились места в Совете Петроградской стороны, и Скороходов стал заместителем председателя. Тут-то Петр и поймал его:
— В смятении я, Александр Касторович! Молодежь как сквозь решето проваливается, в голове у многих стихия!
— Что поделаешь: не смогли, не успели, — слишком велик натиск других партий. Ты уж собирай тех, которые перебродили. Это хорошие помощники партии. Говорят, зашевелилась молодежь у Керстена.