«ПЕТР ВЕЛИКИЙ, Историческое исследование
Шрифт:
Впрочем, вытрезвившись, он всегда сожалел о причиненном зле и старался его загладить. В этом отношении он был так же скор на раскаянье, как быстр на гнев. В феврале 1703 г.
– из-под его пера выливаются.в записке, адресованной Федору
Апраксину, следующие многозначительные строки: «Я как поехал от вас не знаю: понеже был зело удоволен Бахусовым даром; того для всех прошу, если какую кому нанес досаду, прошения, а паче от тех, которые при прощании были, и да иепамятует всяк сей случай».
Он часто пил не в меру и требовал того же от присутствовавших, имевших честь находиться с ним за столом. В Москве, а позднее в Петербурге, дипломатический корпус постоянно высказывал свои жалобы по этому поводу: приходилось рисковать жизнью! Среди приближенных царя даже женщины должны были подчиняться общему правилу, и, чтобы побудить их не отставать от него со стаканом в руках, Петр не задумывался в выборе поощрений. Дочь вице-канцлера Ша-фирова, крещенного еврея, отказалась от чарки водки; он закричал ей: «скверное еврейское отродье, я научу тебя слушаться!» И подтвердил свое восклицание двумя увесистыми пощечинами.
Петр всегда подавал сам пример; по таково было его богатырское сложение, что, подтачивая
– «Господа, вот король!» - возразил монарх, к которому вернулось сознание его достоинства. И больше он не увлекался. Петр всегда позволял обращаться к себе на «ты» в подобных сборищах, с постоянно менявшимся составом. Если дело заходило слишком далеко и ему вздумывалось обратить па это внимание, единственная мера наказания, к какой он прибегал, был громадный кубок водки, который виновный должен был залпом осушить до дна. После чего с уверенностью можно было предсказать конец его выходкам, так как обыкновенно он скатывался под стол.
Слишком трудно допустить во всем этом след глубокой мысли и обдуманного намерения. Нет для того никаких доказательств. Напротив, можно заметить, в особенности к концу царствования, что частое повторение длительных и необузданных оргий, каким предавался царь, вредно отражались на общем ходе дела. «Царь уже шесть дней не выходит из своей комнаты», сообщает саксонский посланник Лефорт от 22 августа 1724 г., «чувствуя себя нездоровым вследствие оргий, происходивших в Царской мызе (теперешнее Царское Село) по поводу закладки церкви, крещенной тремя тысячами бутылок вина, благодаря чему задерживается поездка в Кронштадт. «В январе 1725 г. переговоры, завязавшиеся относительно заключения первого франко-русского союза, неожиданно приостановились; французский посол Кампредон, обеспокоенный, обратился к Остерману и наконец вырвал у него многозначительное признание: «В настоящее время невозможно беседовать с царем о серьезных вещах; он всецело поглощен развлечениями, заключающимися в ежедневных скитаниях из дому в дом по знатнейшим семьям столицы в сопровождении двухсот человек, музыкантов и тому подобное, распевающих на всякие лады и угощающихся едой и питьем за счет тех, кого посещают». Даже в эпоху более раннюю, в наиболее деятельный и главный перпод'своеп жизни, у Петра бывали такие мимолетные задержки, в чем сказывались недостатки его первоначального воспитания. В декабре 1707 г., когда Карл XII подготовлялся к решительному походу, - завоеванию сердца России, - оборона страны оставалась в беспомощном состоянии, потому что царь находился в Москве и там веселился. Меншиков слал ему курьера за курьером, убеждая прибыть в армию; он оставлял пакеты нераспечатанными и продолжал празднества. Надо сказать, что он быстро приходил в себя «и умел наверстать потраченное время. Но очевидно не с целью самовоспитания забывал он на долгие педели о грозящей войне со своим страшным противником.
Грубые нравы, естественно, шли рука об руку с кабацкими привычками. В обществе женщин, которое Петр любил, он, кажется, больше всего ценил вульгарный разврат и в особенности удовольствие видеть пьяными своих избранниц. Сама Екатерина - «перворазрядная пьяница», по свидетельству
Бассевица, и этому качеству обязана значительной долей своего успеха. В торжественные дни полы обыкновенно разделялись, но Петр сохранял за собой привилегию входить в дамский зал, где царица председательствовала за пиршеством и употребляла все усилия, чтобы развеселить повелителя любимым зрелищем. Но на собраниях более тесных трапеза бывала совместная и заканчивалась совершенно в.сарданапаловском духе. Духовенство также занимало видное место на этих банкетах и не получало пощады. Напротив, Петр очень любил соседство представителей духовенства, чередуя самые обильные возлияния с самыми неожиданными богословскими спорами и применяя в виде наказания обычный кубок водки за нетвердость в догматах, если ему удавалось в том изловить своего собеседника. После чего прения часто заканчивались дракой, к его большому удовольствию. Его любимые собутыльники, капитаны кораблей и голландские купцы, еще не составляли низших слоев общества, с которыми он пировал и выпивал запросто. В Дрездене в 1711 г. в гостинице «Goldener Ring» его излюбленное местопребывание было в лакейской; он завтракал с прислугой на дворе.
Не было в нем ничего утонченного, изысканного. В Амстердаме, во время своего первого путешествия, он приходил в восторг от знаменитого клоуна Тестье-Руна, дававшего свои представления на площадях и плоскими шутками забавлявшего низы населения. Петр хотел взять его с собой в Россию.
У.него были мужицкие вкусы. В некоторых отношениях он до самого конца не терял своей природной дикости. Был ли он жестокий дикарь? Так говорили. И действительно, по внешности, кажется, что вопрос этот не подлежит сомнению. Однако об этом можно еще поспорить. Он часто присутствовал при пытках, где работали кнут и дыба, и на площадях во время казней, где красовались орудия самых возмутительных мучений. Говорят даже, что не всегда при этом он играл роль простого зрителя. Мне придется еще возвращаться к этому обстоятельству по поводу ужасных сцен, ознаменовавших собой конец стрельцов. Но споры, возникшие по этому поводу, мне кажутся праздными. Если Петр иногда исполнял обязанности палача, что же такого? Ведь брался же он за работу матроса, или столяра, и не чувствовал, не мог чувствовать разницы. Он был человек, совмещавший в себе больше всего обязанностей в стране, где совместительство в порядке вещей, и его петербургский палач значится также в списке придворных дураков. Итак, Петр срубал головы? Возможно, и находил в том удовольствие? Допустимо, как вообще во всякой. работе, удовольствие дела. Но вот и все. Я не верю ни одному слову из анекдота, рассказанного Фридрихом Великим Вольтеру относительно обеда, во время которого, в присутствии барона фон Принцена, прусского посланника, царь будто бы развлекачея тем, что срубил головы двадцати стрельцам, осушив столько же стаканов водки, и предлагал пруссаку последовать своему примеру. Таким образом вокруг каждой черты этого характера и каждой главы этой истории существует множество изложений, которые следует отбросить a priori, только по причине их явной неправдоподобности. Тут могут возникнуть сомнения. Я уже ссылался на свой обычный путеводный огонек: согласование данных, хотя и рознящихся в-подробностях, но дающих общую картину, точную и определенную. Вообще я не вижу ничего, что указывало бы в характере Петра на признак истинного зверства: жестокого наслаждения причиняемыми страданиями, страсти крови. В нем не замечалось ни малейшего признака садизма, ни даже обыкновенных проявлений кровожадности. Он суров, жесток и бесчувствен. Страдание в его глазах такое же явление, как болезнь или здоровье, и нисколько его не трогало. Поэтому его нетрудно себе представить, по словам легенды, преследующим осужденных вплоть до эшафота упреками и ругательствами, издевающимся над их агонией и смертью. Но если он не -был доступен жалости, когда сознавал свою правоту, он был далеко не чужд се, когда, по его мнению, дело не затрагивало государственных интересов. Знаменитая аксиома уголовного права, поставленная в такую заслугу Екатерине II: «Лучше помиловать десять виновных, чем осудить на смерть одного невинного», не принадлежит к наследию, оставленному историей великой государыней. Петр сам начертал ее собственноручно, да еще в воинском регламенте.
Правда, современники пришли к убеждению, что невозможно объяснить себе большинство поступков Петра иначе, как удовольствием, какое он испытывал, доставляя окружающим неприятности и даже причиняя им зло. Указывают на пример адмирала Головина - бывшего, однако, любимцем, - отказавшегося есть салат, потому что не любил и не переносил уксуса. Петр сейчас же влил ему в рот большой флакон.уксуса, рискуя' его задушить. Анекдот мне кажется правдоподобным потому, что приходится слышать много других, в таком же роде. Нежные молодые девушки вынуждены были выпивать гренадерские порции водки, дряхлые старнки - кривляться на улицах в костюмах скоморохов. Такие сцены повторяются ежедневно в продолжение всего царствования. Но возможно и другое истолкование для них. Петр принял определенную манеру одеваться, есть и развлекаться, признанную им удобной и, потому что она была самой подходящей для него, она должна была подходить всем. Это его способ толкования его обязанности самодержца, его роль Преобразователя. Он твердо на том стоит.- Отказавшись от уксуса, Головин нарушил смысл государственного закона, и что произошло из-за этого с Головиным, повторялось с другими из-за сыра, устриц, прованского масла. Петр не упускал случая пичкать ими всех, у кого замечал отвращение к этим гастрономическим новшествам. Точно также, выбрав для своей столицы место на болоте и называя ее «своим раем», он требовал, чтобы все строили тут дома и восторгались, или но крайней мере делали бы вид, что восторгаются, как он.
Очевидно, Петр не отличался большой нежностью чувств. В январе 1694 г., видя мать опасно, даже смертельно больной, он досадовал на задержку в Москве, терял терпение и объявил о своем отъезде. Она лежала в агонии в день, назначенный им для отъезда, и когда она умерла, то он спешил поскорее ее похоронить. Нельзя также не упомянуть о кровавом призраке Алексея, печальной тени Евдокии. Но все-таки надо принимать во внимание обстоятельства, неразрывно связанные с нравственной точкой зрения человека и остальными чертами его облика, т. е. неизбежные роковые последствия революционного периода, и характер царя, не выносивший никакого противоречия, не говоря уже о нетерпимости его политики, безгранично произвольной и самовластной. Он обожал своего второго сына, и его переписка с Екатериной, такая нежная в том, что ее касается, полна выражений, свидетельствующих о постоянной заботливости о здоровье и благополучии двух его дочерен, Анны и Елизаветы, которых он в шутку называл «воровками», потому что они отнимали у него время, но также величал «своим нутром» (Eingeweide). Каждый день он заходил к»ним в классную комнату и следил за их занятиями.
Он не боялся войти в келыо заключенного, вчерашнего любимца, чтобы объявить ему, что к своему большому сожалению, принужден приказать его завтра казнить. Так было с Монсом в 1724 г. Но пока друзья казались ему достойными дружбы, он не только был внимателен к ним, но ласков и приветлив, даже чересчур. В августе 1723 г. на празднике годовщины основания флота, в присутствии «дедушки» флота -
английской шлюпки, найденной в 1688 г. в сарае, - правда, подвыпив, он целовал герцога Голштинского в шею, в лоб, в голову, - сняв с него парик, - и даже, «в конце концов», сообщает Бергхольц, «в рот и губы».
Все эти черты не позволяют видеть в нем, даже с точки зрения, занимающей нас в эту минуту, простую разновидность азиатского деспота. И как государь,, и как частный человек, Петр стоит выше; во всяком случае он представляет собой нечто иное, во многих отношениях выделяясь из уровня среднего человечества, к лучшему или к худшему, но ни в каком случае не отличаясь бесчеловечностью по наклонностям или обдуманно. Целый ряд указов за его подписью доказывают ум, если не сердце, доступное мыслям, ^- если не чувствам, - благожелательным. В одном из указов он принимает титул покровителя вдов, сирот и людей беззащитных. Также со стороны рассудка следует искать центр нравственной тяжести у этого большого бессознательного идеалиста'и в то же время большого чувственника - случай не единственный, - умевшего однако, при всей необузданности своего темперамента, в общем и чаще ьссто подчинять сваи чувства всенародному закону, первым рабом которого он себя объявил, думая таким образом приобрести право покорить ему все воли, все умы, все страсти, незаметно, но неуклонно.