Петр Великий (Том 1)

Сахаров Андрей Николаевич

5

Патриарху Адриану не суждено было докончить допрос тамбовского епископа Игнатия.

Не «утин во хребте», или попросту прострел, был причиною его внезапной болезни, а слова Игнатия о том, что Талицкий советовал ему через патриарха провести «в народ», огласить, значит, на всю Россию вероучение Талицкого о Царе Петре Алексеевиче как об истинном антихристе. Адриан знал, что слова Игнатия дойдут до слуха царя, да, конечно, уже и дошли со стороны Преображенского приказа на основании вымученных там пытками признаний Талицкого. Старик в тот же день слёг и больше не вставал.

Пётр, конечно, знал от Ромодановского, что фанатики и поборники

старины, опираясь на патриарха, могли посеять в народе уверенность, что на московском престоле сидит антихрист. А духовный авторитет патриарха в древней Руси был сильнее авторитета царского.

Пётр не забыл одного случая из своего детства. Присутствуя при церемонии «вербного действа», когда патриарх, по церковному преданию, должен был представлять собою Христа, въезжающего в Иерусалим, то есть в Кремль, «на хребяти осли», и когда царь, отец маленького Петра, Алексей Михайлович должен был вести в поводу это обрядовое «осля» с восседающим на нём патриархом, маленький Пётр слышал, как два стрельца, шпалерами стоявшие вместе с прочими по пути шествия патриарха на «осляти», перешёптывались между собою:

— Знамо, кто старше.

— А кто? Царь?

— Знамо кто: святейший патриарх.

— Ой ли? Старше царя?

— Сказано, старше: видишь, царь во место конюха служит святейшему патриарху, ведёт осля в поводу.

— Дивно мне это, брат.

— Не диви! Святейший патриарх помазал царя-то на царство, а не помажь он, и царём ему не быть.

Это перешептыванье запало в душу царевича-ребёнка, и он даже раз завёл об этом речь с «тишайшим» родителем.

— Скажи, батя, кто старше: ты или святейший патриарх?

— А как ты сам, Петрушенька, о сём полагаешь? — улыбнулся Алексей Михайлович.

— Я полагаю, батя, что святейший патриарх старше тебя, — отвечал царственный ребёнок.

— Ой ли, сынок?

— А как же намедни, в вербное действо, ты вёл в поводу осля, а святейший патриарх сидел на осляти, как сам Христос.

Теперь царь припомнил и перешептыванье стрельцов, и свой разговор с покойным родителем, когда узнал от князя-кесаря о замысле Талицкого оповестить народ о нём, как об антихристе, через патриарха.

— Нет, — сказал Пётр, — ноне песенка патриархов на Руси спета. В вербное действо я ни единожды не водил поводу осляти с патриархом на хребте, как то делал блаженной памяти родитель мой.

— Точно, государь, не важивал ты осляти, — сказал Ромодановский.

— И никому из царей его больше напредки не водить, да и патриархам на Руси напредки не быть! — строго проговорил Пётр. — Будет довольно и того, что покойный родитель мой хороводился с Никоном… Другому Никону не быть, и патриархам на Руси — не быть!

— Аминь! — разом сказали и Меншиков, и Ромодановский.

Когда происходил этот разговор, последний на Руси патриарх находился уже в безнадёжном состоянии. В бреду он часто повторял «Павловы уста, Павловы». Это были горячечные рефлексы последнего допроса тамбовского архиерея Игнатия… «Павловы уста, точно»… Старик в душе, видимо, соглашался с Игнатием, и духовное красноречие Талицкого казалось ему равным красноречию апостола Павла.

Петру недолго пришлось ждать уничтожения на Руси патриаршества: 16 октября того же 1700 года Адриана не стало.

На торжественное погребение верховного на Руси вождя православия и главы российской церкви съехались в Москву все архиереи и митрополиты, и в том числе рязанский митрополит Стефан Яворский [119] , старейший из всех.

Похороны патриарха совершили в отсутствие царя, которому не до,

того было Пётр с начала октября находился уже под Нарвой и готовился к осаде этого города.

После похорон Адриана Стефан Яворский, перед отъездом в Рязань, посетил в Чудовом монастыре могилу бывшего своего учителя Епифания Славинецкого [120] . С ним был и Митрофан воронежский, которого рязанский митрополит уважал более всех московских архиереев.

119

…митрополит Стефан Яворский… — (1658-1722) — русский церковный деятель, писатель. С 1700 по 1721 год был местоблюстителем (то есть временно исполнявшим должность) патриаршего престола. Его перу принадлежит направленное против лютеранства сочинение «Камень веры».

120

Епифаний Славинецкий (?-1675) — русский и украинский писатель; составитель словарей, переводчик песен и проповедей.

Оба святителя долго стояли над гробом Славинецкого.

— Святую истину вещает сие надписание надгробное, — сказал рязанский митрополит, указывая на надпись, начертанную на гробе скромного учёного.

И он медленно стал читать её вслух.

Преходяй, человече! зде став, да взиравши,Дондеже в мире сём обитавши:Зце бо лежит мудрейший отец Епифаний,Претолковник изящный священных писаний,Философ и иерей в монасех честный,Его же да вселит Господь и в рай небесныйЗа множайшие его труды в писаниях,Тщанно-мудрословные в претолкованияхНа память ему да будетВечно и не отбудет.

— Воистину умилительное надгробие, — согласился Митрофан, — и по заслугам.

— Истинно по заслугам, ибо коликую войну словесную вёл покойник с пустосвятами! — сказал Стефан Яворский. — Вот хотя бы, к примеру, о таинстве крещения: Никита Пустосвят в своей челобитной обличает Никона за то, будто бы тот не велит при крещении призывать на младенца беса, тогда как якобы церковь повелевает призывать.

— Как призывать беса на младенца? — удивился Митрофан.

— В том-то вся и срамота! В обряде крещения, как всякому попу ведомо, возглашает иерей; «Да не снидет со крещающимся, молимся Тебе, Господи, и дух лукавый, помрачение помыслов и мятеж мыслей наводяй».

— Так, так, — подтвердил Митрофан.

— А Никита кричит: подай ему беса!

— Не разумею сего, владыко, — покачал головою Митрофан.

— Никита так сие место считает: «Молимся Тебе, Господи, и дух лукавый», якобы и к «духу лукавому», к «бесу», относится сие моление. Теперь вразумительно?

— Нет, владыко, не вразумительно, — смиренно отвечал Митрофан.

Воронежский святитель не знал церковнославянской грамматики и потому не мог отличить именительного падежа «дух» от звательного, если бы слово «молимся» относилось и к «Господу» и к «духу лукавому» также, то тогда следовало бы говорить, «молимся Тебе, Господи, и душе лукавый». Этого грамматического правила воронежский святитель, к сожалению, не знал. Тогда Стефан Яворский, учившийся богословию и риторике, а следовательно, и языкам в Киево-Могилевской коллегии, и объяснил Митрофану это простое правило: