Петр Великий (Том 1)
Шрифт:
— Утверждаюсь, троекратно утверждаюсь.
— Иди с миром, — сказал первоприсутствующий.
Увели и Игнатия. Архиереи переглянулись.
— Вина его велика… но… блаженны милующие, — тихо сказал один из них и взглянул на первоприсутствующего.
— Лишению архиерейского сана повинен, — проговорил последний.
— И лишению монашеского чина, — добавили другие.
— Обнажению ангельского лика, но не смерти, — заключил первоприсутствующий.
Прошло несколько дней.
В Преображенском приказе, в застенке, перед князь-кесарем Ромодановским и перед заплечными мастерами стоит епископ Игнатий.
Но он уже не епископ и не Игнатий.
Он —
— Стоишь на своём, Ивашка? — спрашивает его князь-кесарь.
— Стою.
Ромодановский глянул на палачей:
— Действуйте да чисто чтоб!
Палачи моментально схватили бывшего архиерея, скрутили и подняли на дыбу.
Послышался страшный стон, и плечевые суставы рук выскочили из своих мест.
Мученик лишился сознания.
— Жидок архиерей, — презрительно кинул князь-кесарь приказному, записывающему «застенное действо» — Снять с дыбы!
Несчастного сняли и положили на рогожу. Он казался мёртвым.
— Вправить руки в плечевые вертлюги, — приказал Ромодановский.
При ужасающем крике очнувшегося страдальца палачи, опытные хирурги, вправили то, что вывихнула дыба. Страдалец опять был в обмороке.
— Отлить водой! Оклемается.
Стали несчастному лить воду на лицо, на голову, против сердца.
Когда, немного погодя, он пришёл в себя и открыл глаза, Ромодановский сказал палачам:
— Подбодрите владыку «теплотой».
Тогда заплечные мастера силою открыли рот и влили в него целую косушку водки.
— Разрешение вина и елея [123] …— злорадствовал князь-кесарь.
Водка быстро подействовала на ослабевший организм расстриженного архиерея, и он привстал на рогоже.
— Сможешь теперь говорить? — спросил Ромодановский.
— Смогу, — был ответ.
— Говори, да токмо сущую правду, а то «копчению» предам.
Что означало в древней судебной терминологии слово «копчение», неизвестно: может быть, это и было сожжение на костре, которому был подвергнут в Пустозерске знаменитый протопоп Аввакум, самый энергичный и неустрашимый расколоучитель.
123
Разрешение вина и елея…— Князь-кесарь ёрничает и богохульствует, так как сравнивает пытки, учиняемые в его приказе с церковным праздником; в Великий четверг (предпасхальной Страстной недели) Господь причащал учеников своих вином и елеем.
Тогда бывший епископ заговорил:
— Которые тетрати я у Гришки Талицкого взял, и те тетрати на Москве сжёг подлинно…
— Ну! — торопил князь-кесарь.
— А как те тетрати сжёг, того у меня никто не видал, и тех тетратей я никому не показывал и о них никому не говорил, и списков с них никому не давал.
Он говорил медленно, заплетающимся языком и часто останавливался для передышки.
— Все? — спросил Ромодановский.
— Нет… В совет к себе к тем воровским письмам никого я не призывал и советников его, Гришкиных, и единомышленников на такое его воровское дело никого не знаю.
Он остановился в полном изнеможении.
— Все?
— Все, — был ответ.
Но Ромодановский не удовлетворился этим.
Как он далее истязал свою жертву, отвратительно и омерзительно рассказывать; покроем эту мерзость нашего прошлого всепрощающим забвением.
7
Совершая
Пользуясь отсутствием грозного царя, стоявшего с войском под Нарвою, москвичи спешили сыграть несколько пышных свадеб «по старине», чего царь при себе не позволил бы, особенно в боярских домах.
На одну из таких свадеб и должен был поспеть князь-кесарь, в угоду старой боярыне Орлениной, которая хотя и имела большую силу при дворе, но у себя дома упорно придерживалась старины. Она же своим влиянием дала ход Меншикову, а потом выдвинула и Ягужинского, благодаря его замечательной красоте.
Поэтому и князь-кесарь не смел ни в чём перечить властной старухе.
Орленина выдавала свою красавицу внучку Ксению за молодого князя Трубецкого, сына князя Ивана Юрьевича, Аркадия.
Приготовления к свадебному торжеству были покончены раньше: был уже назначен и тысяцкий — главный чин при женихе; избраны были со стороны жениха и невесты: «сидячие бояре и боярыни», «свадебные дети боярские», или «поезжане», назначены к свадебному чину из челяди «свещники», «коровайники» и «фонарщики», наконец, избран был и «ясельничий», который должен был оберегать свадьбу от колдовства и порчи.
Накануне самого бракосочетания жених, по обычаю старины и по указанию своей матери, княгини Аграфены, прислал невесте дорогой ларец, в котором находились подарки: шапка, сапоги, а в другом отделении ларца — румяна, перстни, гребешок, мыло, зеркальце и принадлежности женских работ — ножницы, иглы, нитки и лакомства — изюм, фиги и впридачу ко всему — розга, чтоб жена боялась мужа.
Утром же свадебного дня сваха невесты начала готовить брачное ложе, или «рядить свадьбу». С пучком рябины в руках, это от порчи, она обходила хоромину брачного торжества и кровать, где постилалось брачное ложе. Все относившееся к брачной хоромине, то есть к «сеннику», принесла из дома невесты многочисленная челядь её знатной бабушки. Сваха распорядилась, чтобы на потолке сенника не было земли.
— Это не могила, чтоб над ней земля была, — пояснила она, — так закон велит.
Потом сенник обили по стенам и по помосту коврами. По четырём углам сенника воткнули по стреле, на которые повесили по сороку соболей.
— А ты, Марьюшка, взоткни на стрелы по калачу, — сказала сваха подручной сидячей боярыне.
— Уж и дотошная у нас сватьюшка! — с умилением сказала сидячая боярыня, натыкая на стрелы калачи.
Затем на лавках, по углам, поставили по оловянику сыченого меду, а над дверьми и окнами прибили по кресту.
— Все по-божески, чтоб порчи не было, — пояснила сваха.
Когда в сенник вносили принадлежности брачной постели, то впереди несли образа Спаса и Богородицы, а также большой золочёный крест.
— А снопы готовы? — спрашивала сваха.
— Готовы, боярыня, — отвечали челядинцы.
— Все сорок, по закону?
— Все, боярыня, счётом.
— Так укладывайте снопы на кровать ровнёхонько…
— Знаем, боярыня.
Потом на снопы положили дорогой персидский ковёр, а на ковёр три перины. На подушки натянули шёлковые алтабасовые [124] наволоки и застлали постель шёлковою же белою простынёю.
124
Алтабас — название персидской парчи.