Петр Великий. Деяния самодержца
Шрифт:
Впрочем, по части любви к нарядам и украшениям мужчины в Петербурге не уступали дамам. Если в прежние времена русские дворяне надевали парадное платье по особо торжественным случаям и передавали его от отца к сыну, то теперь вошло в обычай заказывать множество новых, расшитых золотом нарядов. Один иностранец, увидев зашедшую в дом в морозный вечер компанию русских дворян, так описывал свои впечатления: «При входе в любой дом слуги немедля бросаются навстречу гостям, чтобы помочь им освободиться от тяжелых шуб и меховых сапог. И не удивляйтесь, если из-под громоздких зимних одеяний, словно разноцветные бабочки, выпорхнувшие на свободу из своих коконов, появятся нарядные кавалеры, разукрашенные серебром, золотом, пурпуром и драгоценными камнями».
Великолепию нарядов соответствовала не меньшая пышность всех сторон жизни. Русские вельможи содержали полчища слуг и обряжали их в богатые ливреи. Они заказывали роскошную мебель, элегантные экипажи и редкостные заморские вина. Банкеты, балы и другие развлечения должны были демонстрировать их богатство, хотя зачастую само это богатство таяло без следа, поскольку безудержные траты незаметно поглощали все состояние. В правительственных приемных нередко можно было видеть офицеров и чиновников высокого ранга, которые, разорившись и наделав долгов, надеялись поправить свои дела, выхлопотав себе доходное местечко.
Одним из результатов освобождения женщин от векового затворничества стал известный упадок общественной морали, впоследствии названный князем Михаилом Щербатовым «повреждением нравов в России» [41] . Сведения об интимной стороне жизни самого Петра довольно туманны. В разное время его любовницами были Анна Монс и Екатерина. Ходили слухи о том, что его благосклонностью пользовались фрейлины царицы Мария Гамильтон и Мария Кантемир – некоторые писатели XVIII века живо описывали, как Екатерина разъезжала по Европе в сопровождении придворных дам, каждая из которых качала на руках ребенка, прижитого от Петра. Скорее всего, Петр и впрямь не отличался целомудрием, и рассказы о его связях с некой дамой в Париже и с одной лондонской актрисой вполне могли оказаться правдой. Однако не вызывает сомнения и то, что если эти интрижки действительно имели место, то Петр не придавал им особого значения. Екатерина хорошо это понимала и в своих письмах постоянно поддразнивала мужа. В ответ Петр добродушно, а может и виновато, отшучивался, уверяя, что такой «старик», как он, не может заинтересовать ни одну женщину.
41
Так называлась написанная во времена Екатерины II книга М. М. Щербатова. – Примеч. ред.
Но если Екатерина могла поддразнивать Петра, то никому другому он этого не позволял. В 1716 году, во время пребывания царя в Копенгагене, король Фредерик IV с улыбкой обернулся к нему и, многозначительно приподняв бровь, сказал: «Ах, брат мой, я слышал, что у вас тоже есть любовница». Лицо Петра неожиданно помрачнело. «Брат мой, – отрезал он, – мне потаскухи обходятся недорого, а вот ваши стоят вам тысячи фунтов, коим можно было бы найти лучшее применение». На отношения между мужчинами и женщинами Петр смотрел прежде всего с точки зрения утилитарной морали. Он был снисходителен к нескромности и легкомысленному поведению до тех пор, покуда они не вредили обществу. Вебер писал, что проститутки в России имели возможность свободно заниматься своим ремеслом. Но когда одна распутница «заразила несколько сот преображенцев, так что они не смогли выступить со своим полком в поход и вынуждены были остаться в Петербурге для лечения», она была бита кнутом за нанесение ущерба государственным интересам. Однако в целом царь не собирался стоять на страже целомудрия и преследовать подданных за внебрачные связи. Когда ему рассказали, как некогда Карл V запретил адюльтер под страхом смерти, Петр с удивлением спросил: «Как это может быть? От столь великого государя стоило ожидать большей рассудительности. Должно быть, он решил, что у него слишком много подданных. За непорядок и преступления надлежит карать, но государям подобает елико возможно беречь жизни своих людей». Если незамужняя женщина оказывалась беременной, ее поощряли к вынашиванию ребенка. Однажды, заметив, что ревнители морали ограждают незамужних девиц от общения с одной молодой женщиной, имевшей незаконнорожденного сына, Петр не только запретил лишать ее общества других женщин, но и взял мальчика под свое особое покровительство.
Можно найти немало примеров того, как придворные – и кавалеры, и дамы – умело пользовались снисходительностью Петра в подобных вопросах, а порой и устраивали свою дальнейшую судьбу. Царь позволил Ягужинскому развестись с первой женой, сделавшей его жизнь несносной, и жениться на графине Головкиной, бывшей, если верить дневнику Берхгольца, «одной из самых приятных и хорошо воспитанных дам в России». Хотя лицо ее было покрыто оспинами, зато она имела великолепную фигуру, свободно говорила по-французски и по-немецки, прекрасно танцевала и была неизменно весела и приветлива. Князю Репнину Петр отказал в просьбе жениться четвертым браком на его любовнице чухонке (Русская церковь признавала только три брака), но узаконил прижитых с ней детей и дал им фамилию Репнинских. Когда любимый царский денщик Василий Поспелов, дабы покрыть грех, женился на родившей от него ребенка флейтистке, Петр, погуляв у молодых на свадьбе, на следующий день явился на крестины их младенца. Царь поддержал притязания генерала Антона Девиера на брак с сестрой князя Меншикова. Девиер просил у князя руки девушки, но тот отказал, рассчитывая на более выгодную партию. Тогда генерал вступил с девицею в связь, и та забеременела. Девиер снова явился к Меншикову и объявил о своем желании узаконить ребенка, но разгневанный князь спустил его с лестницы. Однако просьбу Девиера поддержал Петр, и свадьба все-таки состоялась; правда, после смерти императора Меншиков сослал своего шурина в Сибирь.
Но сколь бы ни был Петр терпим к распутству, он становился неумолимым, когда оно приводило к преступлению – попыткам избавиться от плода или умерщвлению новорожденного. Один из самых драматичных примеров непреклонности Петра связан с делом Марии Гамильтон. Эта молодая женщина, одна из любимых фрейлин царицы, в результате своих амурных похождений вытравила одного за другим троих незаконнорожденных детей. Первые двое были умерщвлены втайне, так что никто при дворе ничего не заподозрил, но третье убийство было раскрыто, и мать-преступницу арестовали. В тюрьме она созналась, что это уже третье детоубийство на ее счету. Уповая на благосклонность царя и царицы, фрейлина почти не сомневалась в помиловании, но, к своему удивлению, была приговорена к смерти. В день казни, облаченная в белое шелковое платье, отделанное черными лентами, она взошла на эшафот. Следом за ней поднялся Петр. Он подошел к приговоренной и, склонившись над ней, заговорил. И сама преступница, и большинство присутствовавших предположили, что в эту последнюю минуту приговор будет отменен. Но Петр, поцеловав женщину, печально промолвил: «Без нарушения законов божеских и человеческих не могу я избавить тебя от смерти. Прими казнь, уповая на то, что Господь простит твои прегрешения».
Мария Гамильтон преклонила колени перед плахой и прочла молитву. Царь отвернулся, и палач нанес удар.
В последние годы своего правления Петр немало усилий употреблял на то, чтобы в Петербурге появились некоторые элементы жизни цивилизованного общества: музеи, картинные галереи, библиотеки и даже зверинец [42] . Как почти все новшества в России, вызванные к жизни единственно волею Петра, и эти нововведения отвечали собственному вкусу монарха. Он не слишком жаловал театр (предпочитая ему грубое шутовство Всепьянейшего собора) и имел столь же малую склонность к инструментальной музыке. Единственные театральные постановки, доступные русскому обществу, устраивала сестра Петра, царевна Наталья. Она создала собственный небольшой театр, приспособив для этого пустовавший дом, в котором оборудовали сцену, оркестровую яму и ложи. Вебер, побывавший на представлении, не испытал особого восторга. «Актеры и актрисы, которых всего десятеро, – вспоминал он, – все природные русские, ни разу не бывавшие за границей, а потому легко вообразить, на что они способны». Пьеса, которую он смотрел, была написана самой царевной и представляла собой нравоучительное повествование об ужасающих последствиях российского бунта. Если игра актеров разочаровала Вебера, то еще худшее впечатление на него произвел оркестр. «Оркестр состоит из шестнадцати музыкантов, – писал он, – все они русские, и музыке, как и прочим наукам, их учили с помощью батогов. Бывало, углядит генерал в полку лишнего солдата, да и решит, что тот непременно должен обучаться музыке, и его тут же отсылают к капельмейстеру, невзирая на то, что солдат не имеет ни малейшего представления о музицировании и вовсе не одарен талантом. Капельмейстер даст ему задание, которое тот через некоторое время обязан выполнить. Поначалу он учится обращаться с инструментом, а потом исполнять на нем какой-нибудь лютеранский гимн или менуэт – и так далее в том же роде. Если ученик не усвоил урока в положенный срок, в ход идут батоги, и это повторяется до тех пор, пока он не выучит мелодию».
42
Музеем, картинной галереей и библиотекой была при Петре I Кунсткамера. – Примеч. ред.
Однако и этот театр прекратил свое существование в 1716 году со смертью царевны Натальи. Позднее Екатерина Макленбургская устроила маленький домашний театр в Измайлове, под Москвой. Руководила театром она сама, женские роли исполняли ее придворные дамы, а мужские – по большей части дворцовые слуги. Несмотря на удаленность от Москвы, на представлениях бывало немало народу. Впрочем, не всех привлекало туда желание посмотреть пьесу: Берхгольц жаловался, что при первом посещении этого театра у него украли табакерку, а в другой раз из карманов многих голштинских гостей пропали шелковые носовые платки. Позднее Петр задумал было пригласить театральную труппу из Гамбурга, но актеры так и не приехали в Россию. Два или три года на Мойке существовал крохотный жалкий театрик, где ставились пьесы в подражание французским, да еще и немецкие фарсы в скверных переводах. Однако при полном отсутствии интереса к театру у царя трудно было ожидать большого интереса и со стороны подданных. Как и сам Петр, они предпочитали более грубые зрелища: например, выступления жонглеров или канатоходцев. Особенно нравилось Петру смотреть на знаменитого немецкого силача Самсона, приехавшего в Россию в 1719 году. Между тем многие, и в первую очередь церковники, распускали слухи о том, что Самсон совершает свои подвиги не столько благодаря своей физической силе, сколько с помощью трюкачества, а то и колдовства. Раздраженный этими толками, царь во время очередного выступления атлета поднялся на сцену и заставил подняться туда нескольких видных церковных сановников, чтобы те наблюдали за представлением стоя как можно ближе. Самсон улегся на два стула, которые поддерживали только голову и ноги, а Петр, положив ему на грудь наковальню, молотом разбил на ней несколько больших кусков железа. Затем Самсон взял в зубы палку, а царь, ухватившись за ее концы обеими руками, попытался ее вырвать, но тщетно: силач даже не шелохнулся. Петр обернулся к публике и торжествующе объявил, что все свои чудеса Самсон творит исключительно благодаря недюжинной физической силе.
Во время своей второй поездки на Запад, в 1716–1717 годах, Петр с неослабеваемым интересом посещал и осматривал публичные и частные собрания картин и научные коллекции. Немало картин он купил и привез домой. Царь надеялся, что настанет время, когда в России появятся полотна, написанные не только иноземными, но и русскими художниками. С этой целью он отправил в Голландию и Италию на обучение группу способных к живописи молодых людей. Но еще больше, чем картинами, царь гордился приобретенными им научными коллекциями. В 1717 году он купил у голландского анатома, профессора Рюйша (чьи лекции и анатомический театр посещал еще двадцать лет назад, во время своего первого путешествия) всю его коллекцию, которая собиралась в течение сорока лет и была снабжена иллюстрированным каталогом под названием «Thesaurus Anatomicus» («Анатомические сокровища»). Приобрел Петр и коллекцию голландского аптекаря Себы, включавшую все известные виды сухопутных и морских животных, птиц, пресмыкающихся и насекомых Ост-Индии. Два этих знаменитых собрания легли в основу музея Академии наук, который Петр открыл в большом каменном здании на Васильевском острове напротив Адмиралтейства. Он имел обыкновение два-три раза в неделю, рано поутру, по пути в Адмиралтейство заходить в музей и осматривать экспонаты. Царь так любил свой музей, что однажды решил принять там австрийского посла. Когда канцлер спросил, не удобнее ли им будет встретиться в Летнем дворце, Петр ответил: «Ему ведь надобно видеть меня, а не мой дворец», – и принял посла в музее в пять часов утра.
По повелению Петра музей был открыт для широкой публики, и музейные служители показывали экспонаты, давая необходимые пояснения. Когда Ягужинский заикнулся о том, что с посетителей стоило бы брать за вход по рублю, дабы возместить расходы на содержание музея, Петр категорически отверг это предложение – он полагал, что входная плата отобьет у людей охоту ходить в музей. Не только вход должен быть бесплатным, настаивал царь, но и, кроме того, для завлечения посетителей нужно посулить им угощение – чашку кофе или рюмку водки. Эти расходы Петр оплачивал из своего кармана.