Петр Великий. Прощание с Московией
Шрифт:
Теперь Петр II угодил в руки клана Долгоруких. Князья Алексей и Василий Долгорукие, первый из которых был отцом князя Ивана, ближайшего друга императора, вошли в состав Верховного тайного совета, а в конце 1729 года было объявлено о помолвке государя с семнадцатилетней дочерью князя Алексея Екатериной. Войдя в силу, Долгорукие довершили падение Меншикова. В апреле 1728 года светлейший князь был обвинен в изменнических сношениях со Швецией, его колоссальное состояние конфисковано, а сам он со всем семейством сослан в городок Березов, затерянный в сибирских снегах. Там он и скончался в ноябре 1729 года в возрасте пятидесяти шести лет, а через несколько недель за ним последовала его дочь Мария.
С воцарением Петра II роль политического центра России стала постепенно возвращаться к Первопрестольной столице. Короновавшись в Москве в январе 1728 года, Петр II отказался возвращаться в Петербург, заявив, что ему нечего делать там, «где нет ничего, кроме соленой воды». Естественно, и двор остался при государе, а со временем и некоторые правительственные учреждения перебрались из Петербурга в старую столицу. Однако правлению Петра II суждено было продлиться всего лишь на несколько месяцев дольше царствования Екатерины. В начале 1730 года четырнадцатилетний император занемог. Как выяснилось, он заразился оспой. Состояние больного быстро ухудшалось, и 19 января 1730 года, в тот самый день, на который была назначена его свадьба, Петр II умер.
Смерть наступила так неожиданно, что Петр не успел назначить себе преемника в соответствии с установленным его дедом порядком. В связи с этим избрать нового монарха из числа членов царствующего дома предстояло Верховному тайному совету, ключевая роль в котором принадлежала теперь Дмитрию Голицыну. Цесаревну Елизавету, единственную оставшуюся к тому времени в живых дочь Петра Великого, сочли слишком легкомысленной, склонной к одним лишь увеселениям, а Екатерину Мекленбургскую, старшую дочь Прасковьи Федоровны и недужного царя Ивана, брата и соправителя Петра, верховники полагали чересчур подверженной влиянию мужа, герцога Мекленбургского. Поэтому их выбор пал на среднюю дочь Ивана, герцогиню курляндскую Анну, овдовевшую еще в 1711 году, спустя всего несколько месяцев после свадьбы. Престол был предложен Анне с оговоркой, требовавшей принятия ею статей – «кондиций», существенно ограничивавших монаршую власть, – в частности, императрица не должна была без одобрения Верховного тайного совета выходить замуж или назначать себе преемника. За советом же сохранялось право объявлять войну, заключать мир, вводить налоги, расходовать казенные средства, жаловать поместья и производить в чины выше полковничьего. Анна приняла эти требования, но по прибытии в Россию, заручившись поддержкой гвардии и служилого дворянства, «разорвала» кондиции, упразднила Верховный тайный совет и восстановила самодержавное правление. Новая императрица более восемнадцати лет прожила в Курляндии, была настроена прозападнически, и потому двор вскоре вернулся в Петербург. В ее правление ведущая роль принадлежала трем немцам: Эрнсту Бирону, бывшему ее первым министром в Курляндии и получившему в России графский титул, Остерману, по-прежнему руководившему внешней политикой страны, и строителю Ладожского канала Миниху, ставшему главнокомандующим армией и получившему чин фельдмаршала. Императрица Анна скончалась в 1740 году, оставив трон внуку своей старшей сестры, Екатерины Мекленбургской. Венценосный младенец Иван VI Антонович едва ли уразумел, что стал императором: он унаследовал корону двух месяцев от роду, а лишился ее тринадцать месяцев спустя и оставшиеся годы провел в строжайшем заточении в качестве секретного узника. На престоле его сменила Елизавета, которой в ту пору был тридцать один год. Она по-прежнему любила всяческие развлечения и была весьма популярна в гвардии, с помощью которой и овладела троном. Полагают, что Елизавета решилась на переворот единственно из опасения быть отправленной в монастырь сторонниками Ивана. Царствование Елизаветы продолжалось двадцать лет (1741–1761). За ним последовало кратковременное правление Петра III (декабрь 1761 – июнь 1762), после чего в России на тридцать четыре года воцарилась Екатерина Великая.
Из всего вышесказанного видно, что изменение Петром порядка наследования престола и провозглашенное им право монарха самому назначать себе преемника определили своеобразие хода российской истории. Прежде, как повелось еще со времен Киевской Руси, престол занимали только мужчины, а после смерти Петра в 1725 году Россией в течение семидесяти одного года почти беспрерывно управляли женщины – его супруга (Екатерина I), племянница (Анна), дочь (Елизавета) и жена его внука (Екатерина Великая). Злосчастные царствования двух внуков Петра Великого – Петра II и Петра III – и внука Петрова брата, Ивана VI, приходившиеся на недолгие промежутки в женском правлении, в совокупности составили по продолжительности всего сорок месяцев. После смерти Екатерины Великой на престол взошел ее сын Павел I, люто ненавидевший мать. В день своей коронации он отменил указ Петра Великого и установил наследование престола по старшинству мужской линии. Впоследствии на российском троне восседали только мужчины: сыновья Павла I – Александр I и Николай I, его внук Александр II, правнук Александр III и праправнук Николай II.
Тело Петра Великого было предано земле, но дух его витал над Россией. Сразу после смерти монарха соотечественники принялись старательно собирать все связанные с его жизнью предметы и с гордостью их демонстрировали. Его парадные одеяния, зеленый преображенский мундир, бывший на нем под Полтавой, его шляпа, огромные черные ботфорты, поношенные, чиненые башмаки, шпага, трость с набалдашником из слоновой кости, ночной колпак, штопаные-перештопаные чулки, конторка, хирургические, зубоврачебные и навигационные инструменты, его токарный станок, седло и стремена стали со временем музейными экспонатами. Были выставлены на обозрение чучела любимой царской собачки Лизетты и лошади, на которой сидел Петр во время Полтавской баталии. Скульптор Карло Растрелли изготовил «восковую персону» императора в полный рост: сидящий монарх облачен в платье, бывшее на нем в день коронации Екатерины, на голове его парик из собственных волос, остриженных во время Персидского похода. Все эти реликвии бережно сохраняются в России и по сей день – их можно увидеть в Эрмитаже и других музеях.
Близкие к Петру современники чувствовали, что с его кончиной они понесли невосполнимую утрату. Андрей Нартов, придворный токарь, в компании которого Петр в последние годы работал едва ли не каждый день, говорил: «Хотя нет более Петра Великого с нами, однако дух его в душах наших живет, и мы, имевшие счастие находиться при сем монархе, умрем верными ему, и горячую любовь нашу к земному богу погребем вместе с собою». Неплюев, морской офицер, возвышенный Петром до сана посланника в Стамбуле, писал: «Сей монарх отечество наше привел в сравнение с прочими, научил узнавать, что и мы люди; одним словом, на что в России ни взгляни, все его началом имеет, и что бы впредь ни делалось, от сего источника черпать будут».
К концу столетия почитание Петра стало почти что культом. Первый из великих русских ученых Михаил Ломоносов именовал Петра «человеком Богу подобным» и писал: «Везде Петра Великого вижу – в поте, в пыли, в дыму, в пламени – и не могу сам себя уверить, что один везде Петр, но многие…» «Не Бог ли в нем с небес?» – вторил ученому крупнейший русский поэт XVIII века Гавриил Державин.
Дальновидная немка Екатерина Великая, желая связать себя в глазах подданных с прославленным предшественником, заказала французскому скульптору Фальконе величественную бронзовую статую. Постаментом ее стал доставленный на берега Невы гранитный утес весом 1600 тонн. Бронзовый император, облаченный в мантию и увенчанный лавровым венком, восседал на свирепом, вздыбленном скакуне, попирающем копытами змею. Воздетая десница монарха указывает через реку на Петропавловскую крепость и далее – в грядущее. Со времени выхода в свет бессмертной поэмы Пушкина «Медный всадник» творение Фальконе навеки обрело место в российской словесности.
Разумеется, не все оценивали роль Петра одинаково. В простом народе со смертью этого монарха связывали надежду на смягчение повинностей и уменьшение налоговых тягот, что нашло отражение в широко распространенном лубке «Как мыши кота хоронили». На этой лукавой аллегорической картинке изображен огромный усатый кот с легко узнаваемой физиономией, возлежащий, задрав лапы, на погребальных дрогах, которые с торжествующим видом волокут мыши. В XIX веке традиционалисты, верившие в самостоятельность древней русской культуры, ставили Петру в вину то, что он первым распахнул двери западным новшествам и идеям. «Мы стали гражданами мира, – писал консервативный историк Николай Карамзин, – но перестали быть в некоторых случаях гражданами России». Возник крупномасштабный философский и исторический спор между двумя школами – славянофилами, которые сокрушались по поводу пагубного воздействия реформ, приведших к упадку нравов и исконной культуры, и западниками, которые восхищались Петром и восхваляли его за разрыв с прошлым и насильственное приобщение России к просвещению и прогрессу. Такого рода жаркие споры зачастую бывали полны неумеренных порицаний и столь же неумеренных восторгов. Известному литературному критику Виссариону Белинскому принадлежат слова: «Государство русское началось с творца его – Петра Великого, до появления которого оно было младенец… Казалось, судьба хотела, чтобы спавший дотоле непробудным сном русский человек… выработал свое будущее… и явился исполин, преобразователь, привил к плодородной и девственной почве русской натуры зерно европейской жизни – и с небольшим в столетие Русь пережила несколько столетий». Реформы Петра он считал «залогом всемирно-исторического развития».
Особенно нелегко было сладить с оценкой личности Петра советским историкам. Поставленные в жесткие рамки и вынужденные приспосабливать свои публикации не только к марксистской теории как таковой, с ее отрицанием решающей роли личности в истории, но и к «линии партии», они колебались между трактовками Петра как самодержца, выражавшего интересы эксплуататорских классов помещиков и купцов, и национального героя, оборонявшего Россию от иноземных захватчиков. Наглядной иллюстрацией может служить освещение роли Петра в экспозиции мемориала Полтавской битвы. Перед входом в музей красуется памятник императору, а выставленные экспонаты дают наглядное представление о его роли в баталии. Однако все печатные материалы, включая буклеты, приписывают победу усилиям «братских народов России и Украины».
Сам Петр достаточно реалистично и философски относился к тому, как воспринимают его современники, и к тому, каким он останется в памяти потомков. Остерман вспоминал, что как-то раз государь спросил одного иностранного посла, какого о нем мнения за границей. Тот принялся было уверять, что весь мир восхищается мудростью и гением императора, кои он проявил в своих грандиозных замыслах, но Петр нетерпеливо оборвал дипломата: «Так всегда льстят государям в их присутствии, я же желаю знать и иные суждения, и те мнения, какие высказывают мои недоброжелатели». Посланник отвесил низкий поклон. «Коли такова воля Вашего Величества, я отвечу правдиво и поведаю вес нелицеприятное, что мне доводилось о вас слышать. Вы прослыли государем надменным и суровым, строгим к своим подданным, скорым на кару и не склонным к милосердию». «Знаю, знаю, – покачал головой Петр, – но все это не так. Называют меня и жестоким и мучителем, но, по счастию, те только чужеземцы, кои ничего не знают об обстоятельствах, в коих я с начала царствования многие годы находился, и сколь многие из моих подданных препятствовали мне ужаснейшим образом в наилучших моих намерениях для отечества и принуждали меня с ними со всякою строгостию, но не жестоко, а менее еще мучительски. Сии то тираны суть, а не я. Честных трудолюбивых, повинующихся разумных сынов отечества возвышаю и награждаю я, а непокорных и зловредных исправляю по необходимости. Совесть моя чиста. Бог судия мне!»