Петр Великий

Балязин Вольдемар Николаевич

Правительство берет на себя просвещение подданных, учреждает академию, которая будет двигать науку и подготовлять учителей; заводит школы, где эти учителя будут обучать насильно загнанных туда детей; переводит и печатает книги, по которым пойдет обучение, изобретает шрифт, которым будут печататься книги, на этих мерах общего характера оно не останавливается и простирает заботу о распространении знаний в народе до последних мелочей: „Его Императорское Величество указал, – читаем мы в одном указе 1723 года, – отныне в новопечатаемых книгах, где упоминаются имена городов, не таким именованием прежде нарицавшихся, употреблять против тех строк на брезех (на полях) аннотации с показанием прежнего тех городов именования, дабы чтущим и прежнее, и нынешнее каждого города именование было известно“.

Держась меркантилистических взглядов эпохи, правительство берет на себя также задачу обогащения подданных путем искусственного насаждения промышленности и торговли. Оно не останавливается перед принуждением, как бы стараясь насильственно, вопреки его воле,

делать население богатым. Строились казенные заводы и фабрики, учреждались промышленные и торговые компании, которые поддерживались казенными субсидиями и всякого рода привилегиями, распространялось промышленное и коммерческое образование путем посылки русских за границу и выписки оттуда мастеров. Но правительство не останавливалось на общих мерах и вмешивалось в детали производства и торговых сношений, заявляя свои требования и суровыми угрозами принуждая их исполнять. Так оно предписывало ткать холсты только определенной ширины, согласно с образцами полотен, разосланными по губерниям. Под страхом ссылки на галеры оно запретило выделывать кожу для обуви с дегтем и указало обрабатывать ее ворванным салом, для чего в Москве были открыты специальные курсы, на которых преподавался промышленникам этот новый способ выделки. Сенатом был издан указ, регламентирующий обработку пеньки: „чтоб у пеньки концы или коренья отрывали и обрезывали и на торги в города с лапками и мокрую не возили. Купечеству запретить, чтоб и они от крестьянства мокрой и с кореньем или лапками пеньки отнюдь не покупали под штрафом“.

Трудно себе представить, сколько энергии пришлось потратить правительству, чтобы ввести постройку речных судов нового типа, которые оно считало более пригодными, и чтобы отучить судохозяев от староманерных судов. За пять лет, с 1718 по 1723 год, было издано не менее 14 указов, воспрещавших употребление судов старого образца, опасных при плавании по Ладожскому озеру и часто там погибавших, но новые образцы туго прививались „от глупости и упрямства, принимая в пользу себе то, что старые суда дешевле, а того не рассуждая, сколько пропадает“, как жаловался Петр, несмотря на угрозы конфискации всего имущества и ссылки на галеры и на распоряжения сломать староманерные суда. Пассажирское речное сообщение по Неве должно было быть непременно парусным, и жителям запрещалось пользоваться гребными судами. Так как употребление таких судов благодаря непривычке представляло большие затруднения, то были изданы подробные наставления, как надо пользоваться ими, и хозяева их каждое воскресенье должны были собираться по установленному сигналу для обязательных экзерциций под руководством особо назначенного к тому комиссара, и, несмотря на то, что обязательное плавание под парусами стоило жизни ежегодно значительному числу людей, не умевших справляться с ними, Петр настаивал на его необходимости.

Были приняты многочисленные меры для благоустройства в городах. Полиция действительно стала „регулярно сочинять города и улицы“. Инструкции и целый ряд указов полны правил, касающихся не только соблюдения тишины и ограждения безопасности, но также санитарного состояния города, строительной полиции. Именным указом предписывалось печи делать с фундамента, а не на полах; чтоб трубы были так широки, чтоб человеку пролезть было можно; чтоб потолки были с глиною, а не бревенчатые; чтоб кровли были крыты черепицею, а не досками и т. п. В 1723 году генерал-полицмейстер Девьер объявил жителям, что Его Императорское Величество указал: „ежели кто в домах своих сени будут делать с потолками, чтоб подмазывали у них потолки так же, как и у жилых покоев подмазывать указом повелено, а по старому, как прежде делывали сени, – того чинить не указал“.

Но закон не удерживался стенами дома, назойливо стремился внутрь его и старался также „регулярно сочинить“ и частную жизнь его обитателя, опутывая его такими же подробными предписаниями, какими определял постройку стен, крыш и потолков. Внешность обитателя дома была подчинена таким же обязательным правилам, каким подчинялся и фасад дома. Растительность на лице, материал, покрой и цвет одежды и обуви – все это тщательно регламентировалось указами.

Нарядив подданных в костюмы установленного образца, государство заботилось об их увеселении и развлечении. Теперешнее государство берет на себя устройство общественных развлечений, организуя их так, как считает это полезным. У государства начала XVIII века не было средств для такой задачи, но зато оно вторгается в частные развлечения и подробно их регламентирует, устраивая их на свой лад. 26 ноября 1718 года, в тот же день, когда был издан знаменитый указ о подушной подати, состоялось распоряжение об устройстве в частных домах ассамблей. Указ о них начинался с объяснения самого этого слова, а затем в семи параграфах устанавливал правила, „каким образом оные ассамблеи отправлять, покамест в обычай войдет“, определяя время назначения ассамблей, порядок приглашения, обязанности хозяина, занятия гостей, которым во время ассамблей позволялось ходить, играть, и поведение лакеев.

Обучая подданных веселиться по определенным уставам, правительство обучало их лечиться в случае болезни по таким же уставам. Петр поручил Сенату позаботиться отысканием в России ключевых вод, которыми можно было бы пользоваться от болезней, подобных водам, какие ему пришлось видеть на Западе. Поиски увенчались успехом. Олонецкие железистые источники были объявлены целительными. Петр сам неоднократно ими пользовался

и заявлял, что они помогали ему лучше заграничных, и поэтому, „милосердуя к своим подданным, яко отец“, приказал составить подробные медицинские правила об их употреблении. Для аристократии и придворных стало обязательным лечиться на этих водах, и олонецкий курорт сделался модным. Так как не все, однако, получали ожидаемое исцеление, то последовал именной указ, объяснивший неуспех вод в иных случаях несоблюдением изданных для лечения, высочайше одобренных правил. Если бы лечение сопровождалось полною неудачею и окончилось смертью, то и в этом случае не прекращалась регламентация: правительство не оставляло попечением умершего подданного, как оно не оставляло его при жизни. Оно запрещало хоронить мертвых внутри города, делая исключение только для „знатных персон“, употреблять дубовые гробы, указывало, какие надгробные памятники ставить на могилах, требуя „камни, которые лежат неуравненно с землею, окопав, опустить в землю такою умеренностью, дабы оные с положением места лежали ровно“. Оно простирало свои заботы даже и на судьбу подданного в загробном мире и принимало меры для принудительного спасения его души, не боясь касаться самых интимных сторон его духовной жизни. Под страхом штрафа оно предписывало ему ходить в церковь, исповедоваться и причащаться. Ходящим и неходящим к исповеди священники должны были вести особые книги, взыскивать с них денежные штрафы и об упорствующих доносить светской власти. Поведение молящихся в церкви также определялось именным указом, предписывавшим „всякого чина людям… во время пения божественной литургии стоять с безмолвием и слушать со всяким благоговением“ под угрозой денежного штрафа. Самим пастырям закон не стеснялся предписывать „во время литургии упражняться в богомыслии“. Светская власть налагала свою руку и на самое богослужение. Последним ее шагом в этой духовной области было предписание церковным властям сочинять специальные песнопения на дни празднования особенно замечательных викторий.

Все то, что прежде жило десятками лет, что для всех было привычно, ясно и понятно, но что обозначить отвлеченным определением затруднились бы, все это, переделываясь, формулировалось теперь самым точным образом.

Известны слова одного из молодых сподвижников Петра – Неплюева – о значении деятельности преобразователя: „на что в России ни взгляни – все его началом имеет“; они, несомненно, преувеличены, так как доказано, что большинство тех явлений, начало которых Неплюев относил к Петру, начались до него; но они не лишены справедливости. Не всему тому, что казалось Неплюеву, дал он начало, но, бесспорно, всего он коснулся своим указом, и поэтому преувеличение современников, видевших причину всех явлений в личной воле Петра, представляется очень понятным. Исторические прецеденты его дел не были им известны, связи его с прошлым они не видели, перед ними была поражавшая их энергия и необычайная разносторонность деятельности».

Академик М. П. Погодин о значении деятельности Петра Великого и его реформах

А теперь позвольте предложить вам, уважаемые читатели, очерк, написанный в первой половине XIX века беллетристом и драматургом, но вместе с тем и ученым, историком М. П. Погодиным.

Сначала – коротко о самом Михаиле Петровиче Погодине. Он родился в 1800 году в семье крепостного крестьянина и прожил семьдесят пять лет, став в сорок один год академиком Императорской Санкт-Петербургской академии наук. Окончив Московский университет в двадцать один год, через пять лет Погодин стал профессором истории. Он полагал, что в истории России много «чудесного и необъяснимого», и хотя считал основой ее истории «вечное начало, русский дух», весьма панегирически относился к реформам Петра I, понимая, что они не были ни утверждением «вечного начала», ни проявлением «русского духа», а как раз наоборот – их отрицанием и подавлением. Но так как Погодин истово исповедовал теорию официальной народности с ее монолитной триадой «Православие, Самодержавие, Народность» и так как его усилия всегда были направлены на охрану общественного спокойствия, то и реформы Петра I он воспринимал, исходя из этих принципов.

Вот что он написал: «…О каком бы учреждении ни стали мы рассуждать, все подобные исследования доводят непременно до Петра Великого, у которого в руках концы всех наших нитей соединятся в одном узле. Куда мы ни оглянемся, везде встречаемся с этою колоссальною фигурою, которая бросает от себя длинную тень на все наше прошедшее и которой, кажется, никогда не потеряем мы из виду.

Обозревая царствование императора Петра Великого, с намерением представить оное в одной общей картине, определить его значение в системе русской и европейской истории, невольно чувствуешь трепет, падаешь духом и не знаешь, с чего начать, что сказать и что умолчать. Сколько созданий! Сколько разрушений и преобразований! Сколько разного дела делается в одно время.

Здесь роются в горах и достают руду, там из руды куют железо, дальше сверлят из железа ствол, а еще дальше стреляют уж из нового ружья. Вот выписаны овцы, вот они расплодились, вот настрижено с них шерсти, вот выткано из нее сукно в только что отстроенной фабрике, вот кроят невиданное платье, и вот оно напяливается на горько плачущий народ, у которого только что выбрита борода. Ныне исчисляется народ и производится первый рекрутский набор, завтра формируется армия и прямо с учения идет на генеральную баталию, поутру побеждена, а к вечеру празднует викторию. Какой же всемогущий чародей управляет всею совокупностью этих многочисленных разнородных действий?