Петров и Васечкин в стране Эргония. Новые приключения
Шрифт:
– Вообще-то Ломоносов имел в виду небесную бездну, – остановил его профессор. – Предлагаю час поэзии пока отложить. Надо отсюда выбираться. Как говорится, всё хорошо, что хорошо кончается!
– Комедия Шекспира? – улыбнулся Владик.
– Точно! Давай я тебя обвяжу.
Игорь Петрович ловко обвязал его, пристегнул карабинами и крикнул вверх:
– Тащите!
Одного за другим их вытащили на поверхность.
Петров и Васечкин, впечатлённые произошедшим, стояли, открыв рот.
– Крутой у тебя папа, – шепнул Петров.
– У нас вся семья такая! – с достоинством ответил Васечкин.
– Какой
На это Васечкин ничего не сказал. Просто сделал вид, что не слышал.
15. Вдохновение
Вскоре «Пингвин» снова тронулся в путь. Вверх, в горы, всё выше и выше. Снимки из космоса, которыми руководствовались участники экспедиции, показывали, что впереди должен раскрыться проход, ущелье, ведущее в загадочный район.
Пока ехали, связались по радио с базой. Потом слушали Москву. Трудно было представить себе, что там лето.
Маша описывала в дневнике произошедшее событие. Владик заснул – пережитая встряска дала себя знать, хотя нога почти не болела. Петров и Васечкин сидели на своих местах – у иллюминаторов, смотрели вперёд.
«Пингвин» обогнул ещё одну скалу. Это был не слишком высокий перевал – далее шёл спуск по леднику, окружённому новыми скалами и горными вершинами. Перед путешественниками открылось невидимое прежде ущелье.
Сразу изменились краски. Горы вставали красноватые, пурпурные, с фиолетовым оттенком. Всё это сочеталось с голубым льдом и белым снегом.
– Как красиво! – восхитилась Маша.
– Рокуэлла Кента бы сюда, – сказал Володя Пашковский.
– Кент – это кто? – тихо спросил Петров Васечкина. – Киноартист?
Васечкин задумался на секунду.
– Ты что, Петров! – насмешливо сказал он. – Какой же это киноартист? Кент – это философ. Ну там, знаешь, всякие философские вопросы. Вроде есть Бог или нет Бога. Мозгоклюй, короче!
– А-а, – с уважением сказал Петров.
– Сам ты, Васечкин, мозгоклюй! – тут же вмешалась Маша, которая ничего не упускала. – Слышал звон, да не знаешь, где он. Философ – это Кант. А Кент – художник знаменитый, американец. Нам Владислав Юрьевич про него рассказывал на рисовании. Тебя чего, не было?
– Может, я болел! – угрюмо сказал Васечкин.
– Ясненько! – хмыкнула Маша. – Кент очень здорово и красиво север рисовал, правда, Игорь Петрович?
– Абсолютная правда! – подтвердил профессор. – Рокуэлл Кент написал пейзажи Аляски, Гренландии и Атлантики. Замечательный художник. Хотя лично я предпочитают Рериха. Старшего, конечно, – Николая. Лучше него, на мой взгляд, горы никто не рисовал. Серия, посвящённая Гималаям, потрясающая! Моя любимая работа – это «Розовые горы».
– Розовые горы – вон же они! – взволнованно воскликнул Пашковский. – Это какая-то новая геология, Игорь Петрович! Это что, гнейсы?
– Кто такие гнейсы? – шёпотом спросил Петров у Маши.
На этот раз к Васечкину он решил не обращаться.
Но и Маша не знала. Отвечать пришлось, как всегда, Игорю Петровичу.
– Гнейс, – объяснил он, – это древняя горная порода. По химическому составу близка граниту и глинистым сланцам. А такие розовые горы, как мы сейчас видим, описывал известный полярный исследователь Эрнест Шеклтон. Давайте-ка
Вездеход остановился.
Владик, крепко спавший при грохоте и толчках, сразу проснулся на остановке.
О том, что проход найден, было сообщено на базу, после чего все собрались в кают-компании на обед. Достали бутылку шампанского, разлили понемногу.
– За то, что мечты сбываются, друзья! – провозгласил тост профессор. – Мы на верном пути. По моим расчётам до нашей цели – таинственного района – осталось менее ста километров!
– Ура! – крикнул Васечкин.
И все его поддержали.
– А хотите, я вам свои стихи прочту, ребята? – немного застенчиво спросил Владик. – Я тут на днях написал…
– Читай, конечно! – ответил Федя.
– Мы стихи любим, – поддержал его Саша Слободской.
Владик встал, откашлялся и стал читать, как читают поэты, подчёркивая ударениями ритм, а не содержание, слегка подвывая:
Перед нами зелёные льдыИ снега, раскалённые добела.Ни людей, ни земли, ни воды —Всё бессменная вьюга угробила.Наши лица сжигает мороз,Ветер свищет, как было обещано,И встаёт за торосом торос,Раскрываются злобные трещины.Впереди только лёд. Только юг.Только ось голубого вращения.Мирозданья загадочный трюк,Завораживавший поколения.А для нас этот полюс – залогЧестной дружбы, душевного пламени,И вращается сфера у ногМолодого и нового племени.– Вот такие стихи, – сказал Владик, слегка покраснев.
Все захлопали.
– В конце как-то не очень складно, – сказал Володя Пашковский. – А вообще неплохо.
– У меня только одно замечание, – улыбнулся Игорь Петрович. – Ты написал про торосы. Но это же не торосы, а заструги. Торосы бывают не на материковом, а на морском льде. В Арктике. А тут Антарктика.
– Ну, это не так уж важно, наверное, – возразил Владик.
– А по-моему, важно, – ответил профессор. – Стихи должны быть точными. Мне вот запомнилась своей нелепостью строка одного поэта – фамилию его я забыл. Он написал: «И там цветут цветы в лагунах». Но это же не может быть. Как могут в лагунах цвести цветы? Очевидно, автор спутал лагуну и лужайку. Или он имел в виду водяные лилии.
– А мне понравилось! – сказала Владику Маша. – Особенно про голубое вращение.
– Спасибо, – обрадовался Владик. – Ты очень хорошая и чуткая к поэзии девочка.
«Пингвин» двинулся дальше, в ущелье. Оно оказалось весьма извилистым. Поворот возникал за поворотом. Появлялись новые вершины, новые скалы, но Игорь Петрович считал необходимым провести их детальное обследование лишь на обратном пути. Ему хотелось побыстрее достичь загадочного района.
– Подумаешь! – сказал Васечкин Петрову, поглядывая на беседующих о чём-то Владика и Машу. – Я вот тоже стихи сочинил. Просто не хотелось всем рассказывать.