Петру Великому покорствует Персида
Шрифт:
— Эк, славно! — сказал Пётр. — Однако что-то голова некрепка — кружит. Сойду-ка я вниз. Там ли государыня моя осталась?
Все торопливо стали спускаться. Екатерина была внизу, у подошвы. Она тотчас заметила, что её повелитель не в себе.
— Пойдём-ка, Катинька, в сон меня клонит и ноги нетверды. Опасаюсь. А вы все ступайте по своим делам, коли они у вас есть, — обратился он к свите. — Оклемаюсь, встретимся у владыки Питирима в соборе. — И, как бы оправдываясь, закончил: — Занедужилось...
Опершись на руку царицы, Пётр в сопровождении денщиков и Макарова, безотлучно сопровождавшего его, направился к хоромам Пушникова, где устроилась царская резиденция.
Екатерина
Спал он долго, проснулся освежённый, однако чувствовал некую слабость. Изволил пошутить:
— Пред восхождением на вершину. Вот завтра взойду, утвержуся, а далее покачусь вниз.
На следующий день предстояло торжество: государю исполнялось пятьдесят лет. Это была и в самом деле вершина: вершина жизни и вершина правления. За годы царствования Пётр преуспел в строительстве новой России, в расширении её пределов, в умножении её богатств, в признании её авторитета и могущества. Преуспел, как никто из его предшественников на троне. Преуспел, преодолевая отчаянное сопротивление родовитого боярства, духовенства да и простонародья. Опора его власти всё ещё была слаба, и сил её прибывало медленно.
Строгановы устроили торжественный обед. С утра с крепости палили пушки, город оглох от трезвона церковных колоколов, обыватель поначалу недоумевал и пугался: уж не объявились ли неведомо откуда татары либо другая нечистая сила. Но конные бирючи, охрипшие от крика, внесли успокоение: празднуется тезоименитство императора.
Отец Отечества, надежда Руси, Великий Преобразователь — застольные речи были льстивы и полны степеней превосходных. Пётр морщился, но молчал. Цена всего этого была ему известна. Истинных соумышленников за столами было всего ничего.
Когда хор хвалителей стал требовать ответного слова, Пётр поднялся и сказал:
— Бесконечно благодарствую. Но только за собою не ведаю столь великих заслуг. Ежели Господь продлит мои дни, то постараюсь хоть в малом успеть осуществить задуманное. О большем не дерзаю.
— Здоровье государя! Многие лета, государь!
Перестали жевать, стоя выслушали государево слово, стоя пили за здравие. Пётр наклонился к восседавшему напротив Апраксину, сказал вполголоса, так что за застольным шумом почти никто не расслышал:
— Прикажи тотчас же командам сбираться на суда. После сего жранья отплываем.
У генерал-адмирала глаза полезли на лоб: неужто в столь торжественный день государь намерен покинуть гостеприимный город и отправиться в путь? Но, зная норов Петра, поднялся и отправился рассылать вестовых.
Солнце пало на закат, а уж царская чета была на струге. Да и вся флотилия была готова к отплытию. На сходнях Пётр поманил князя Дмитрия к себе, спросил негромко:
— Не видел за столами Марьюшку. Не прячешь ли ты её от меня, княже?
— Она мне неподвластна, государь, — развёл руками Кантемир. — Характер у неё твёрд. Не выходила — женские хвори одолели.
— Передай: желаю её видеть, однако чересчур много вокруг толчётся народу. Как только станет посвободней — навещу.
— Она понимает, — качнул головой князь Дмитрий.
— Верю. — И, повернувшись к капитану, приказал: — Убирай сходни, руль на стрежень,
Прощальный салют из трёх пушчонок глухо прогремел над речными просторами, над городскими слободами, взбиравшимися вверх по склону. Флотилия тронулась вслед за флагманом. У уреза воды топтались обыватели, томимые любопытством, хоть и успели за эти несколько дней наглядеться на царя и его подмастерьев, на безродную царицу Екатерину. О ней ходили разные слухи: что околдовала она царя чёрным колдовством, присушила, иначе можно ль объяснить, как простая баба нерусских кровей взобралась на царский трон да ещё подчинила себе всё царёво окружение. Нет, с нашим-то царём натурально дело нечисто. Неспроста он спознался с колдуньей. Он и сам, видно, не в законе зачат, слуга антихристов, а может, и сам антихрист — не зря в народе бают...
С крепостных стен рявкнули пушки. Царица и её дамы простодушно помахивали платочками, не ведая, каково судачат о ней на гостеприимном берегу Нижнего Новгорода. Пётр знал: наушники доносили. Злостные говоруны и говоруньи были схвачены и пытаны в Преображенском приказе. Кой-кому урезали языки, иные были сосланы в каторжные работы, кто куда, более в Рогервик на Балтийском берегу, где строился новый порт.
День на воде почему-то особенно долог. Отчалили засветло, и солнце, казалось, затеяло нескончаемое прощание. А когда сумерки стали сгущаться, флотилию ещё долго провожал торжественный закат, переменяя краски с розовой на багровую, на перистые лимонные мечи и нежную зелень. Потом горизонт закоричневел, и наконец всё угасло. Волга покачивала их, ровно колыбель, и сон был крепок.
Проснулись в виду села Лысково. Пётр сказал Екатерине:
— Сие село пожаловал я некогда имеретинскому царю Арчилу [61] за преданность престолу. Видно, его иждивеньем собор строен. А далее Макарьев монастырь — место знаменитое. Святые отцы тут ярманку приветили: купил-продал, всё едино, неси свою лепту в монастырь. Ежели обманул — грех замоли, ежели без обману — Господу угодил. Плывут с верховьев — пристанут, плывут с низовьев — тож. А плывут-то с товаром. Торг и завязался. А монахам — прибыток.
61
Арчил II (1647— 1713) — с 1661 г. имеретинский, а в 1664—1675 гг. — кахетинский царь, с 1699 г. жил в Москве.
— Неужли пристанем? — робко спросила Екатерина. Признаться, ей изрядно докучали хождения по церквам. Всюду одно и то же: гугнивые монахи, священники, припадавшие к руке, от которых несло застарелым потом, иконы, иконы, иконы, казавшиеся ей похожими друг на друга как две капли воды. По-первости она являла истовость почти фанатичную, желая показать, что всем своим естеством слилась с православием и что она верная дочь Православной Церкви. Мало-помалу рвение слабело, она вымолила всё, чего желала и о чём мечтала. Господь дал ей высочайшую долю: быть спутницей великого царя. Был ли то православный Господь или ещё лютеранский, она толком не знала. Начало было в лоне Лютеранской церкви, из коей она была безболезненно исторгнута. Такова, стало быть, была воля небес и пастора Глюка, её хозяина. А потом её приняла в свои объятия Церковь Православная. Она ей верно служила и ревностно молилась — святым угодникам Божиим, Богородице, Христу, всем-всем, кому положено. Но всему есть предел. Её повелитель, как она успела заметить, тоже остыл. Его всё более ведёт неистощимое любопытство...