Певерил Пик
Шрифт:
Алиса, невольно испуганная такими неистовыми жестами, крепче прижалась к руке Джулиана, чего раньше она не осмеливалась делать, и этот знак доверия к нему, казалось, еще более усилил ярость Фенеллы.
Джулиан пришел в ужасное замешательство; его положение и без того было затруднительно, а теперь бешеный прав Фенеллы угрожал разрушить единственный план, который он мог предложить. Он но знал, чего она хочет от него, не знал, до какой степени судьба графа и графини зависит от того, последует ли он за глухонемой; но как бы то ни было, он решился ничего не предпринимать до тех пор, пока не отведет Алису в безопасное место. Впрочем, нельзя было терять из виду и Фенеллу. И, не обращая внимания на то, что она несколько раз с пренебрежением и гневом отталкивала ему руку, он наконец сумел ее немного успокоить; она схватила его правую руку и, словно потеряв надежду заставить его следовать за собой, казалось, согласилась идти за ним.
Ведя, таким образом, двух молодых девушек, из коих каждая обращала на себя особое внимание, хотя и по разным причинам, Джулиан стремился поскорее дойти до какого-нибудь канала, откуда они могли бы на лодке добраться до Блэкфрайерса — самой близкой пристани к Ньюгету, где, вероятно, сэр Джефри, обитавший в этом мрачном месте, и леди Певерил, которая разделяла и облегчала, насколько позволяла доброта тюремщика, заключение своего мужа, уже знали от Ланса о приезде Джулиана в Лондон.
Смущение Джулиана, когда они проходили Черингкросс и Нортумберленд-Хаус, было так велико, что на него обратились взоры всех окружающих, ибо юноша вынужден был сдерживать свой шаг, чтобы приноровить неровную, быструю походку Фенеллы к робкой и медленной походке Алисы. Шли они молча, так как обращаться к Фенелле было бесполезно — она все равно не поняла бы его, а с Алисой Джулиан не осмеливался заговорить, боясь превратить ревность или по крайней мере досаду Фенеллы в настоящее бешенство.
Одни прохожие смотрели на них с удивлением, другие — с улыбкою; но Джулиан заметил, что два человека все время шли за ними и громко смеялись над ним и его спутницами. Это были молодые бездельники, которых можно встретить и нынче, только иначе одетых. На них были пышные парики, а их рукава, панталоны и жилеты были украшены по тогдашней моде бесчисленными бантами. Излишество кружев и шитья свидетельствовало о богатстве, но отнюдь не о вкусе. Одним словом, это были щеголи, одетые с кричащей роскошью, иногда обличающей отсутствие ума у молодых людей и желание прослыть первыми модниками, но чаще служащей личиной для тех, кто с помощью одежды — ибо у них нет другого средства отличиться — хочет показать свое превосходство.
Эти два франта, держась под руку, несколько раз обгоняли Певерила, затем останавливались, чтобы вынудить его опять пройти мимо них, смеялись и перешептывались, нагло разглядывая Джулиана и его спутниц, и, когда сталкивались с ними, не уступали им дорогу, как требовали того приличие и учтивость.
Певерил не сразу заметил их вызывающее поведение; но, когда они совсем уже перешли все границы дозволенного, в нем закипел гнев. Поэтому, вдобавок ко всему остальному, ему пришлось подавлять в себе сильное желание отколотить этих нахалов, решившихся, как видно, оскорбить его. Обстоятельства предписывали терпение и молчание, но вскоре случилось так, что следовать голосу благоразумия стало уже невозможно.
Когда Джулиан вынужден был в третий раз пройти мимо этих грубиянов, они пошли уже открыто следом за ним, нарочно разговаривая очень громко и всем своим видом показывая в то же время, что им совершенно безразлично, слышит он их или нет.
— Этот деревенщина — счастливчик, — сказал один из них — длинный верзила, намекая на простое, немодное платье Певерила, едва ли подходящее для лондонских улиц. — Две такие красотки под надзором у серого кафтана и дубовой палки!
— Это — пуританин, — заметил другой, — да еще закоренелый! Сразу видно по его походке и терпеливости!
— Ты попал в самую точку, Том, — подхватил первый, -видишь, как он согнулся — точно осел между двумя тюками.
— А как ты думаешь, — продолжал Том, — не освободить ли этого вислоухого осла от одной обузы? Черноглазая, кажется, не прочь от него отделаться.
— Так и есть, — сказал его товарищ, — а голубоглазая, видишь, нарочно отстает, чтобы упасть в мои объятия.
При этих словах Алиса еще крепче схватила Поверила за руку и ускорила шаг, желая убежать от повес, чьи речи приводили ее в ужас. Фенелла тоже пошла быстрее; внешность и поведение этих людей напугали ее, по-видимому, не меньше, чем Алису — их слова.
Опасаясь последствий уличной ссоры, которая неизбежно должна была разлучить ого с обеими беззащитными девушками, Певерил вновь призвал на помощь благоразумие для укрощения своей досады, и, когда бездельники попытались еще раз обогнать их у Хангерфордской лестницы, он сказал как можно спокойнее:
— Джентльмены, я у вас в долгу за внимание, проявленное к приезжему! И если вы действительно хотите называться так, как я вас назвал, прошу сказать мне, где я могу вас найти.
— А зачем вашему деревенскому благородию, или благородному деревенщине, это знать? — с усмешкой спросил высокий.
И с этими словами оба загородили Джулиану дорогу.
— Идите к лестнице, Алиса, — сказал он, — я сейчас вас догоню. — Затем, с трудом освободившись от своих спутниц, он быстро обернул плащом левую руку и сурово спросил своих противников: — Угодно вам, господа, назвать мне ваши имена или сойти с дороги?
— Нет, не угодно, пока мы не узнаем, кто ты такой и почему это надо уступать тебе дорогу, — ответил один из них.
— Я — человек, который обучит вас тому, чего вы не знаете: хорошим манерам, — сказал Джулиан и сделал шаг вперед, чтобы пройти между ними.
Они посторонились, но один из них подставил ему ногу. Благородная кровь предков давно уже кипела в сердце Джулиана; своей дубовой палкой он ударил по голове того, кто минуту назад с презрением о ней отзывался, а потом, отбросив палку в сторону, выхватил шпагу. Оба противника его сделали то же самое и кинулись на него. Но Певерил принял удар одного в свой плащ и шпагой отбил выпад другого. В следующий миг, быть может, счастье изменило бы ему, но в толпе поднялся крик: «Стыдно, стыдно! Двое против одного!»
— Это люди из свиты герцога Бакингема, — сказал один из гребцов. — С ними связываться не стоит.
— Да хоть бы они были из свиты самого дьявола! — кричал какой-то старый Тритон, потрясая веслом. — Игра должна быть честной, и да здравствует старая Англия!
Если эти раззолоченные бездельники не будут драться с серым кафтаном по-честному, мы им покажем, где раки зимуют. Когда один свалится — пусть начинает второй!
Лондонская чернь всегда отличалась охотою до любых драк — на палках или на кулаках — и строжайшей справедливостью и беспристрастием к противникам. Благородное искусство фехтования было в те времена распространено столь широко, что и сражение на шпагах возбуждало такой же интерес и так же мало удивления, как в наше время кулачные бои. Уличная толпа — люди, повидавшие на своем веку немало таких драк, — тотчас окружила Джулиана и более высокого из его противников, к тому же и более дерзкого, и сражение началось. Второго оттеснили в сторону и не подпускали к дерущимся.