Пейзаж с видом на кладбище
Шрифт:
Все замолчали, ибо каждому родители говорили, чтобы в сторону кладбища дети даже не смотрели. Павло сидел, насупившись – ему не понравился, пусть и не осознанный, порыв Оксаны. Сын кошевого давно положил глаз на дивчину и даже сказал отцу, чтобы тот засылал в ее хату сватов.
– А я бы сходил на кладбище, – Павло притворно зевнул. – Бабкины сказки всё это.
– Брешешь, – Микита метнул испуганный взгляд в сторону погоста.
– Схожу, – Павло поднялся с бревна. – Только пусть меня Оксана поцелует.
– Еще чего придумал, – вспыхнула девушка. – Иди хоть к черту на кулички, мне-то что?
Какая-то неведомая сила подхватила Андрея, и против своей воли он выкрикнул:
– А меня поцелуешь, Оксана?
– Поцелую, – не раздумывая, ответила дичина и в смущении отвернулась.
Андрей медленно подошел к девушке и снял папаху.
– Э, нет. Так дело не пойдет, – Павло встал между Оксаной и Андреем. – Вот пусть вначале сходит, а потом и целуйтесь, голубки, – сын кошевого злобно прищурил глаза.
– Ты что, мне не веришь, толстяк? – Андрей схватил обидчика за сюртук.
Несколько хлопцев подскочили к смельчаку и оттащили его от соперника.
– Вот сходи на середину кладбища, да вбей колышек возле могилы… – Павло задумался, – возле могилы бабки Меланьи. А мы завтра днем придем и посмотрим, есть ли он там, – сын кошевого хрипло рассмеялся. – А то проспишь возле забора, а нам скажешь, что ходил на кладбище.
Все притихли. Даже Андрей не бросился на обидчика. К бабке Меланье и к живой-то ходить боялись: колдовала она по черной магии. Долго и тяжело умирала, а священник идти к ней отказался. Иногда душа от тела отделяется медленно, а родственники уже о погребении думают. Сжалились над старухой люди – привезли из соседней станицы ворожею. Та коротко взглянула на умирающую и сказала:
– Дырку в потолке пробейте.
Проковыряли мужики на горище небольшое отверстие, и в тот же вечер бабка Меланья скончалась – отошла ее душа грешная в преисподнюю.
При жизни колдуньи и дом-то ее не вызывал особой радости, а уж могила и подавно.
– Небось, душа в пятках бродит? – осклабился Павло. – Правильно, Андрюша, не ходи: жисть ведь, она дороже, чем … – он повернул голову в сторону Оксаны. – Чем бабы…
Андрей поправил папаху, подтянул сюртук и, ни на кого не глядя, пошел в сторону кладбища.
– Колышек-то не забудь вколотить возле могилки, смельчак, – выкрикнул вдогонку сын кошевого.
Андрей перемахнул через наполненную дождевой водой канаву и решительно зашагал по дорожке, ведущей к погосту. Луна оранжевым блюдцем нависла над станицей, хорошо освещая всё вокруг. Подойдя к последнему плетню, хлопец вытянул из него кол и, хряснув им о колено, оставил себе часть деревяшки, а остальное отбросил в сторону. Осмотрелся, подыскивая приличный камень. И колышек забить пригодится, а главное, с ним как-то спокойнее. Сунул каменюку в карман, трижды перекрестился и, оглянувшись на станицу, вздохнул. «Там Оксана…Завтра она его при всех поцелует. А потом они будут целоваться где-нибудь под цветущей вишней, в стороне от всех. А потом…». По его телу разлилась сладостная истома. В предчувствии чего-то значительного и невероятно приятного на душе стало радостно и даже спокойно. «Ну, найду я эту могилку, вобью эту дурацкую деревяшку. Делов-то…» Андрей сжал правой рукой камень в кармане и решительно двинулся к кладбищу. Никакой ограды у погоста не было, лишь местами рос какой-то дикий кустарник. Хлопец по извилистой тропинке быстрым шагом продвигался к середине кладбища. Вокруг угрюмо темнели кресты. «Кажется, здесь. Да, вот могила кузнеца Степана, а вот, чуть наискосок, и холмик – без креста – бабки Меланьи». Андрей подошел поближе, присел на корточки, поставил колышек на землю и несколько раз сильно ударил по нему камнем. «Вот и все. Теперь быстренько назад». Хлопец резко поднялся, но вдруг ОНА схватила его за полу сюртука и прохрипела: «Ты зачем …?»
Что-то жуткое, темно-красное полыхнуло перед лицом Андрея. Тысячи иголок впились в его руки, сердце, глаза, мозг. «А-а-а-а»! – здавленно захлебнулось эхо.
На рассвете отец Андрея, казак Еремей, хоть и предполагал, что сын стоит с Оксаной возле ее хаты, но всё ж не выдержал и пошел к соседям. Однако возле калитки никого не было. Постучал в окно. Заспанная Оксана рассказала соседу, что его сын ночью пошел на кладбище. Правда, подробности опустила.
Еремей стремглав помчался на погост.
Андрей лежал на боку. Лицо парубка было искажено жуткой гримасой. Руки хлопец держал возле груди чуть согнутыми, словно в последнюю секунду хотел от кого-то защититься. Несчастный отец присел возле сына. Вдруг Еремей обратил внимание на то, что одна пола сюртука прибита к земле каким-то колышком.
Всё оказалось довольно просто – в ту злополучную ночь Андрей присел на корточки и, незаметно для себя, одну полу сюртука прибил деревяшкой к земле, а когда попытался встать, то подумал, что его кто-то держит. ОНА?! Смерть наступила мгновенно.
XII
Людмила, с тех пор как Николай ее избил, очень изменилась. Если раньше она была улыбчивой, добродушной простушкой, то теперь стала резкой, слишком нездорово-разговорчивой, сварливой. В общем, по мнению окружающих, совершенно несносной женщиной.
– Говорили мне люди добрые, – ворчала она в нос (у гробовщицы была привычка держать маленькие гвоздочки в зажатых губах), – что все мужики сволочи. Не верила… Всё надеялась, исправится муженек да пить бросит. Только через несколько лет поняла – никогда этого не будет. Так и привыкла к тому, что Николай мой неопрятный и почти всегда нетрезвый, – вздохнула Людмила.
Маленький молоточек шустро и зло постукивал по крышке гроба, вколачивая в нее гвозди. Людмила ловко и споро перебирала руками красный ситец, и сосновые доски стремительно исчезали под тревожным кумачом. – Вспоминаю первые дни, когда Коленька пришел ко мне после службы в армии, мать его… Ласковый был, заботливый. Цветочков нарвет у Митревны на грядке и несет мне. Там же и самогонки выпьет. А мне это даже нравилось: смешной он становился. – Людмила перевернула крышку и расстелила внутри белый сатин. – Смешной и приставучий. А какой бабе не нравится, когда к ней пристает приглянувшийся парень. Обнял меня как-то крепко в саду, я и растаяла – не очень сильно сопротивлялась, когда милый на травку весеннюю меня укладывал. Делал он это неумело, но усердно; а где ж нам было учиться? – довольно громко бубнила Людмила. – Порнографиев разных тогда не было, сами науку любви изучали.
– «Самка крокодила обожает, когда ее насилует возлюбленный…» – продекламировал стоявший в дверях Калошин.
– Ох, и хам же ты, Виталька, всё-таки! – вздрогнула от неожиданности Людмила.
– Это не я «хам», а Вознесенский, – хохотнул скульптор.
– Тоже, поди, алкаш, как и вы.
– Даже при моем умеренном воображении не могу предположить алкогольный статус любимого поэта, – в задумчивости почесал затылок Калошин.
Людмила закончила оббивать крышку и поставила ее к стене. На пару шагов отошла назад и словно художник, слегка наклонив голову, оценила свою работу.