Пейзаж с видом на кладбище
Шрифт:
– Почему ты так думаешь? – спросил я.
Калошин изобразил на физиономии довольно замысловатую гримасу, смысл которой понять было невозможно. Он сделал кистями рук несколько круговых движений и задумчиво произнес:
– Сложна больно, – ваятель тяжело вздохнул. – Женщины, как искусство – должны быть просты, понятны и доступны массовому потребителю. А они, бабы, как дорогой мобильник – наворотов много, а функция одна. – Виталий сунул пиджак мне в руки. – Впрочем, ты ее можешь еще увидеть. Она пошла на могилу мужа. Кстати, я помню установку этого памятника. Тогда вдова была само воплощение скорби, но время сделало свою болеутоляющую инъекцию, и сейчас она выглядит вполне женственно, то есть, доступна для любви.
– Как ты быстро сориентировался, – меня почему-то раздражал пьяный монолог Калошина.
– Да ты не злись, а лучше беги. Может, и застанешь ее, – усмехнулся скульптор. – Когда в женщине много печали, она, почти не раздумывая, идет навстречу любовным приключениям. Удачи, – Виталий помахал мне рукой.
Я быстро, почти бегом, шел по главной аллее погоста. Почему я так хотел видеть эту женщину? И должен признаться, что в последние дни образ вдовы, словно фантом, неоднократно проходил через мое сознание. На обычно капризную память повеял ветерок недельной давности, и я снова слышал легкий аккомпанемент уходящего дождя, далекие, гулкие раскаты грома, настороженный шелест каплющих лип. И видел печальное, очаровательное лицо «неизвестной». Однако кладбище – не то место, где можно реализовывать подобные, пусть даже романтические, увлечения. Я не допускал своей мысли остановиться на том, чтобы желать от вдовы чего-то земного… Но почему мои ноги так быстро идут? Если бы я имел четкое представление о том, что бы это всё значило… Может, в моей жизни давно не хватало самого главного, значительного? Когда жарко замирает сердце, а мысли и поступки чисты, как июльское утро. Возможно, мы такие по волеизъявлению неба, а не потому, что считаем – хорошо это или плохо. Над такими вопросами редко задумываешься. А если и задумываешься, то ответа всё равно не находишь.
«Неизвестная» в своей непритворной печали сидела на скамейке возле памятника мужу. Я тихонько подошел поближе. Вокруг могильных крестов и обелисков, жизнеутверждающе щебеча, порхали желтобокие шустрые синицы. Последний солнечный луч, запутавшись в волосах вдовы, трепыхался, словно угодившая в силок одна из птиц. Почувствовав чьё-то присутствие, женщина обернулась. Испуг, удивление и – может быть, я так хотел видеть – далеко запрятанная радость отразились в ее глазах.
– Вы? – «неизвестная» приподнялась со скамейки. – Пиджак я передала вашему коллеге, – она слегка улыбнулась. – Он такой смешной. Рабочий, а комплименты такие изысканные говорил. И утешал странно. Сказал, что грех предаваться унынию, когда есть другие грехи, – вдова вздохнула. Чувствовалось, что женщина давно ни с кем не общалась и, видимо, ей хотелось поговорить. – Печально, но, наверное, так и есть.
– Виталий – известный скульптор, а на кладбище стал работать, – я развел руками, – по прихоти судьбы.
– Вот как? – едва заметным движением вдова убрала с лица скорбную мимику. – Никогда бы не подумала. На первый взгляд, он такой простой.
Калошин оказался прав: даже при беглом общении «неизвестная» казалась далеко неоднозначной женщиной. Ее таинственные глубокие глаза коротким скорым взглядом, казалось, проникали в мое сознание. Одета она была в строгий темный костюм с белой блузкой. Каштановые волосы сверкающим водопадом ниспадали на плечи. Простота, граничащая с великолепием. Безусловно, вдова знала о своей женской значимости и, очевидно, привыкла к мужскому вниманию. В то же время поражала ее верность памяти мужа – скоро год, как он ушел в лучший мир, а вдова довольно часто посещала его могилу. Любящая контрасты русская душа замирает от такого противоречия. А может, всего лишь первобытный инстинкт липко блуждал по моему телу? Красивая женщина осталась одна и… Отгоняя рой взаимоисключающих друг друга мыслей и предположений, я тряхнул головой – чем меньше мы погружаемся во внутренние диалоги, тем легче разбираться в сути происходящих вокруг событий. «Будьте мудры, как змии, и просты, как голуби…».
Некоторое время мы молча стояли перед темно-коричневым обелиском. Судя по фотографии умершего и датам, отмерившим его жизнь, этот человек был значительно старше своей жены. На меня пристально и раздраженно смотрели его усталые и чуть прищуренные глаза. Он, казалось, понимал мои истинные намерения – от портрета исходили весьма ощутимые холодные флюиды неприязни. Я отвернулся и на несколько шагов отошел от могилы: «В конце концов, вдове надо попрощаться с мужем».
Мы медленно шли по аллее. Разговор банально завис на информационно-бытовой теме. Знакомая до каждой трещинки асфальтовая дорожка хрустела под ногами рассыпанным по ней гравием. Ирина – именно так звали мою новую знакомую – работала в небольшой частной фирме менеджером. Производственный коллектив состоял из женщин, и общение с мужчинами было довольно редким и случайным. Сказав несколько фраз, «неизвестная» неожиданно замолчала. Едва ли сейчас вдова могла рассказать все подробности недолгой, но, наверное, счастливой семейной жизни. Мы шли и молчали, каждый из нас думал о своем. Ирина внезапно остановилась, посмотрела на меня внимательно, даже пристально. И снова заговорила, медленно отмеряя слова и шаги по кладбищенской аллее.
– Да, на улице, в общественном транспорте я ловила на себе, как минимум, заинтересованные взгляды сильной половины человечества, но первые месяцы после смерти мужа подобное внимание лишь раздражало меня. Долгое время я никак не могла поверить, что Анатолия больше не будет в моей жизни. Смерть мужа подчеркнула: до какой степени я от него была зависима. Я возвращалась с работы домой, не спеша стряпала ужин на двоих, накрывала его салфетками и, поглядывая на часы, терпеливо ждала мужа. Разбирала постель, взбивала обе подушки. Прилежно готовила интимные аксессуары – Анатолий был неистов в любви – Ирина тяжело вздохнула. – Он приходил в крайнее недовольство, если я – неважно по какой причине – отказывала ему в близости. Всё готово – можно было прилечь на диван и посмотреть телевизор. Я в полудреме не переставала ждать; сейчас щелкнет замок в прихожей, муж подойдет ко мне, и привычно-бесстыдно тронет рукой… Затем он примет душ и мы будем ужинать. Потом он будет любить меня. Здесь было бы уместнее другое, более вульгарное слово, – Ирина ладонью прикрыла глаза. – Простите, я должна это кому-нибудь рассказать, иначе я сойду с ума.
XIII
После окончания школы я пошла работать секретаршей на фабрику детских игрушек, – Ирина указала рукой на виднеющийся из-за деревьев одинокий кирпичный корпус. – Сама я из глубинки и жила в фабричной общаге. Параллельно готовилась к поступлению в политехнический институт. Специализацию, правда, тогда еще не выбрала. Работа была скучной, однообразной и, что более всего угнетало, низкооплачиваемой. Прелый запах прошлогодних опилок, невыносимый визг распускающих доски пилорам, отвратительная вонь от лака просыхающих матрешек. Серой, унылой чередой пробегали рабочие дни и примитивные, с общаговской неустроенностью, выходные. Месяц сменялся месяцем, но в жизни моей ничего не менялось. Личная жизнь? Первые мои влюбленности были исключительно платоническими, но надо признаться, их эмоциональная насыщенность не лишала меня покоя и сна. Был, правда, один голубоглазый блондин; он жил на соседней улице, рядом с общежитием. Я вначале не придавала значения нашим довольно странным отношениям. Мы виделись почти каждое утро, когда я шла на работу. Наши взгляды, встречаясь, являли собой верх многозначительности и, я бы сказала даже пылкости. Потом я, очевидно, влюбилась. У меня всё замирало внутри, когда его небесно-синие, с томной поволокой глаза надолго останавливались на мне. Но блондин почему-то не подходил, хотя я ждала этого момента каждый день.
И вдруг появился Анатолий. Неожиданно, эффектно, неопровержимо. Он зашел в приемную, приоткрыл дверь кабинета директора, но тут увидел меня и остановился. Нельзя сказать, что комплименты его были изысканными или хотя бы вежливыми. Это была неприкрытая лесть уверенного в себе импозантного самца. Холеный пятидесятилетний мужчина, облачённый в дорогой модный костюм чуть грубовато ухлестывал за глупенькой, но смазливой девятнадцатилетней девушкой. Дерзкий, даже чуть наглый взгляд, твердая поступь, решительные действия. Я смотрела на него, как ребенок на игрушку: вот такого мужчину, скорее всего, мечтает заполучить каждая женщина. Хотя я не успела понять, разобраться – нравится ли мне всё это, Анатолий мгновенно заслонил собой мой маленький, тщедушный, никчемный мирок. В его появлении было что-то для меня судьбоносное. Когда у человека нет выбора, он принимает многие, даже чуждые ему, правила игры.
«Сегодня вечером мы идем в ресторан, – проинформировал меня на следующий день великовозрастный поклонник и положил на стол несколько красных роз. Я ничего не сказала в ответ, но мое молчание он принял за согласие. – В восемь часов я заеду за тобой в общежитие» – кажется, я едва кивнула.
Мы пили шампанское, ели изысканные блюда, танцевали под пошленькие блюзы местного оркестра. Анатолий крепко и уверенно вел меня в танце, рука его смело и тепло гладила мою спину. Он рассказывал, как перевозит лес из Сибири на Кубань, сколько необыкновенных приключений случается при транспортировке бревен. Был он не красноречив, но уверен и тверд. От вина у меня кружилась голова, и лицо Анатолия было необыкновенно мужественным и по-особому красивым.
Мы подошли к кладбищенским воротам. Смеркалось.
– Я вас не утомила своей исповедью? – Ирина заглянула мне в глаза. – А то, знаете, работаю среди женщин, не очень-то хочется делиться с ними бабьими секретами.
– Нет, что вы… – мне действительно был интересен рассказ «неизвестной».
– Тогда, может быть, немного пройдемся пешком?
– С удовольствием, – когда рядом со мной находится красивая женщина, то, кажется, сама жизнь подступает почти вплотную и идти хочется куда угодно.