Пикассо и его несносная русская жена
Шрифт:
Помогала она и Пикассо. Но к моменту рождения сына он явно не нуждался в этом. У них с Ольгой уже была и нянька, и горничная, и шофер, и повар. К этому времени Пикассо получал вполне прилично - десятки тысяч франков за одну работу. Не каждый день, конечно. Но все же.
Приведем простой пример. К 1912 году заработок начинающего артиста в труппе у Дягилева мог достигать 10 000 франков за сезон. Да и сам Пикассо совсем недавно просил лишь 5000 франков за всю подготовку балета «Парад». С другой стороны, Вацлав Нежинский, рассорившись с Дягилевым после своей скоропалительной свадьбы, получил в 1914 году фантастическое по тем временам предложение от директора Парижской оперы: контракт на три года из расчета четыре месяца выступлений
Чтобы была понятна вся парадоксальность ситуации, отметим, что автомобиль марки «Рено» стоил в начале 1920-х годов около 20 000 франков.
Ольга надеялась, что рождение сына укрепит их с Пикассо семью, в фундаменте которой наметились первые трещины. Этого, к сожалению, не произошло: муж постепенно начал возвращаться в свой мир, куда ей не было доступа, и куда она сама боялась даже заглядывать .
Короче, у них больше не было общей цели.
Художник считал, что самодостаточная личность должна жить полной насыщенной жизнью. А Ольга не понимала этого.
После родов Ольга чувствовала себя плохо, и весной 1921 года ей пришлось уехать для поправки здоровья в Фонтенбло, где Пикассо снял для жены красивую виллу. А после лечения семья отправилась на юг, на Ривьеру. Ольге казалось, что муж радовался предстоящей поездке, точно ребенок.
– Ты заслужила хороший отдых, - говорил он ей, дружелюбно улыбаясь.
Вернулись они, блистая загаром и свежестью.
А летом 1922 года семья Пикассо отправилась не к Средиземному морю, а в Бретань, в Динар, что в двух шагах от знаменитого замка Сен-Мало. Это был почти идиллический отдых, но его пришлось прервать совершенно неожиданно: Ольга серьезно заболела, и Пикассо срочно вернулся с ней в Париж. В дороге он нежно ухаживал за женой, прикладывая пакеты со льдом к ее горящей голове. В Париже Ольге сделали операцию, и состояние молодой сильной женщины вскоре улучшилось.
На следующее лето, в 1923 году, они ездили на Лазурный берег, в Антиб.
В воспоминаниях Франсуазы Жило читаем:
«Ольга из-за своих амбиций отнимала у Пабло все больше и больше времени. В двадцать первом году у них родился сын Пауло, и тут начался его период так называемой светской жизни с няней, горничной, кухаркой, шофером и прочим, расточительной и вместе с тем рассеянной. Весной и летом они ездили в Жуан-ле-Пен, Кап-д'Антиб, Монте-Карло, где - как и в Париже - Пабло приходилось бывать на костюмированных балах, маскарадах и прочих светских развлечениях двадцатых годов».
Светская жизнь протекала в компании весьма блестящих особ: с графом де Бомоном, со Скоттом и Зельдой Фицджеральдами и многими другими «райскими птицами», слетавшимися на Ривьеру со всех концов света. Но почему «из-за своих амбиций»? Может быть, это очередная предвзятость более поздней любовницы Пикассо по отношению к оставленной, но вполне законной жене?
Но мужчина - биограф Пикассо Роланд Пенроуз - тоже пишет, что Ольга «обладала красотой, страстью и большими претензиями».
Он иллюстрирует свою мысль так:
«Хотя ей было свойственно чувство собственности, она не цеплялась за приобретенное мужем богатство и не испытывала разочарования от того, что Пикассо безразлично относился к возможностям извлечения выгод, которые предоставило им теперь это богатство. Его вкусы оставались очень простыми. Ему доставляло удовольствие потакать прихотям Ольги, покупать ей самые дорогие наряды, хотя сам он мог довольствоваться старыми, ношеными вещами. Большой набор шелковых галстуков, приобретенных на Бонд-стрит, валялся на дне сундука. Ему нравилось тратить деньги на экзотические предметы, привлекавшие его внимание, или ненавязчиво помогать друзьям, находившимся в стесненных обстоятельствах. Ольга же стремилась, чтобы ее принимали в высшем свете как равную, а этого, как она полагала, можно было добиться только с помощью соблюдения традиционных условностей в семейной жизни».
Пикассо был полон всевозможных суеверий. Например, он доходил до исступления, когда Ольга отдавала его старые, даже самые изношенные вещи бедным или просто выбрасывала их. А все потому, что, согласно старинному испанскому поверью, хозяин этих вещей, то есть он сам, мог превратиться в того, кто его одежду наденет на себя.
Гертруда Стайн в «Автобиографии Алисы Токлас» утверждает, что интерес Пикассо к африканским маскам был инспирирован Матиссом. Постепенно Пабло стал воспринимать негритянское искусство вообще как нечто магическое. По его мнению, африканские маски были посредниками между людьми и силами зла. Его стали интересовать фетиши. А все невидимое и неизвестное стало его врагом.
– Если мы чем-то поступимся, отдадим в распоряжение духов какую-либо форму, мы будем меньше зависеть от них, - говорил Пикассо.
– От духов или от бессознательного - ведь это одно и то же. Я понял, почему пишу картины. Я понял это там, стоя в этом ужасном музее один на один с масками, краснокожими куклами и пыльными скульптурами. Мои картины - заклинание злых духов .
У его биографа Карлоса Рохаса читаем:
«Жоржу Браку нравились черные маски, но он их не боялся. Заклинание злых духов его не интересовало, и то, что Пикассо называл «всеобъемлющим началом», или «жизнью», или «землей», не вызывало у него никаких чувств. Брак не воспринимал эти начала как нечто враждебное или чуждое себе, как противостоящую силу - другими словами. Брак не признавал суеверий».
А вот у Пикассо мало было примет испанских, от Ольги он набрался еще и русских суеверий. Уйти из его дома, не присев на дорожку, стало просто немыслимо.
Карлос Рохас удивляется:
«Шляпа, брошенная на кровать, сулила смерть в семье в течение года, а если в доме раскрывался зонт, его надо было немедленно закрыть, сложив пальцы крестом и приговаривая: «Ящерица, ящерица!» Огромные несчастья мог также принести перевернутый батон хлеба на столе [...] Соблюдение всех этих обрядов, наряду с благодарностью, которую такой атеист, как Пикассо, всегда испытывал к тем, кто возносил за него молитвы, есть не что иное, как попытка отвести смерть. Художник настолько ее страшился, что даже само слово не решался произнести».
Когда еще ничто не предвещало грядущих бурь, маленького Пауло отчаянно баловали.
Биограф Пикассо Роланд Пенроуз констатирует:
«Полная блестящих открытий жизнь Пикассо в искусстве и семейная жизнь художника шли противоположными путями. Он всем своим существом стремился к достижению гармонии с женщиной, которая всегда оставалась бы для него источником чувственных наслаждений и опорой домашнего очага. В молодости простота манер и беззаботность Фернанды не позволили достигнуть этого. Терпимая и, по-видимому, слишком уравновешенная Ева рано ушла из жизни. И теперь он страстно мечтал создать семью с Ольгой, но, как вскоре стало очевидно, соблюдение свойственных браку условностей тяготило его: он не мог подчинить им свою склонную к быстрым переменам натуру. Многие мастерски выполненные портреты Ольги и Пауло - убедительное свидетельство трогательного внимания Пикассо к семейной жизни в ранние годы. Последовавший вслед за этим разлад объяснялся испытываемым художником нежеланием всецело посвятить себя семье и, как следствие, вести жизнь, которая мешала бы его творчеству. Любовь к Ольге и рождение сына явились единственными животворными опорами брака. Стоило отношениям между ними потерять остроту, и несовместимость их характеров постепенно привела к тому, что возникла угроза его духовной свободе, без которой он не мог существовать».