Пикассо
Шрифт:
Небезынтересно отметить роль, которую сыграло соперничество художников в трансформации Авиньонских девиц.В 1907 году в Салоне независимых Андре Дерен в Купальщицахи Анри Матисс в Голубой обнаженнойтакже удивили публику примитивистской манерой исполнения. Пабло, не желая допустить, чтобы кто-то превзошел его в этом направлении, тут же совершенно изменил две женские фигуры справа. Он использовал поистине революционную жесткость, многочисленные острые углы, нечеловеческое «скручивание» туловища, асимметрию, пустые глазницы на искаженных лицах.
После всех этих преобразований, которым подверглась картина, едва ли можно однозначно понять ее смысл, хотя многие критики, не лишенные дерзости, пытаются это сделать. Несомненно, лучше сослаться на слова самого Пикассо, сказанные Зервосу: «Возможно ли, чтобы зритель был способен прожить мою картину так, как прожил ее я? Эта картина пришла ко мне издалека, трудно сказать, насколько издалека […]. Как можно проникнуть в мои мечты, в мои инстинкты, мои мысли, которые рождались и накапливались во мне столь долгое время, чтобы в конце концов однажды проявиться; можно ли уловить все то, что я вложил в эту картину, возможно, даже помимо моего желания?»
Стоит ли упоминать, что современники Пикассо были не в состоянии оценить всей значимости Авиньонских девицв истории искусства. 16 июля 1916 года публика, наконец, смогла познакомиться с картиной в Салоне д’Антен, принадлежащем модельеру Полю Пуаре. Во время вернисажа исполняли произведения Сати и Стравинского. Но это событие прошло настолько незамеченным, что даже биографы Пикассо узнали о нем лишь в 1976 году. В 1921 году модельер и коллекционер Жак Дусе купит картину по настоянию Андре Бретона. Естественно, Дусе торговался… Его аргументы, чтобы добиться скидки, могут вызвать улыбку, по крайней мере те, о которых сообщил его биограф Франсуа Шапон: «Видите ли, месье Пикассо, сюжет этой картины настолько специфический, что я не могу выставить ее в салоне мадам Дусе…» Как жаль, что мы не могли быть свидетелями ответной реакции художника!
Через восемь лет после смерти мужа, в сентябре 1937 года, вдова Дусе продаст Авиньонских девицЖаку Селигману за 150 тысяч франков. А в 1939-м картина была приобретена Музеем современного искусства в Нью-Йорке, где и находится по настоящее время — причем Управлением по делам изящных искусств Франции не было сделано ни малейшей попытки удержать ее во Франции.
В конце лета 1907 года, прекратив работу над Авиньонскими девицами,Пабло продолжает большую часть дня заниматься живописью, встречается с друзьями, хотя многие из них не смогли оценить его работу, «ужасаясь уродству лиц на картине», как признался Андре Сальмон. Аполлинер, Андре Сальмон и Макс Жакоб постоянно посещают Бато-Лавуар. Правда ли, что в этот трудный период, когда художник решился революционизировать живопись, он был напряжен больше обычного? Это очевидно. Как совершенно справедливо отметил Макс Жакоб, Пабло стал «мрачным». Когда присутствие людей в мастерской начинало тяготить, он мог неожиданно заявить: «Ну, друзья, отправляйтесь поразвлечься!» И тогда Макс Жакоб и Гийом спешили покинуть студию. Впрочем, Сальмон уточнял: «В то время Пикассо был крайне обеспокоен: он повернул свои картины лицом к стене и забросил кисти […]».
Несмотря ни на что, в этот сложный период 1907–1908 годов Пабло продолжал посещать вечера в «Клозери де Лила». А иногда, как это повелось в последние два-три года, организовывал вечера, где курили опиум или гашиш, у себя. Однако вскоре трагическое событие положило этому конец. В 1906 году молодой немецкий художник Вигельс поселился в Бато-Лавуар. Его мать при поддержке друзей собрала необходимые средства, чтобы оплатить обучение сына в Париже. Вигельс был очень чувствительный, нежный юноша, похожий на гермафродита. Пикассо написал его портрет Мальчик с трубкой [72] .К несчастью, он слишком увлекся опиумом, эфиром, кокаином и быстро превратился в жалкого наркомана…
72
Мальчик с трубкойна аукционе Sotheby’s в Нью-Йорке продан в 2004 году за рекордную сумму — 104 миллиона долларов. Это самая высокая цена за всю историю существования аукционов. — Прим. пер.
Однажды вечером в июне 1908 года Пабло, обеспокоенный постоянным, тревожным лаем своей собаки Фриски, заглянул к живущему рядом Вигельсу и обнаружил его висящим под потолком. Он снял несчастного, но было уже слишком поздно…
Это ужасное событие так потрясло Пабло, что они с Фернандой выбрасывают наркотики и больше никогда к ним не прикасаются. Впрочем, Пикассо никогда не злоупотреблял ни наркотиками, ни алкоголем, полностью контролируя себя. Инстинктивно он отметает все, что могло бы повредить ясности ума и творческой энергии.
С некоторых пор в гостях у Пабло и Фернанды стала появляться некая Мари Лорансен, особа двадцати двух лет.
Однажды Пикассо, обеспокоенный настроением Аполлинера, заявил ему очень серьезно:
— Я тут встретил у Кловиса Саго невесту для тебя.
Заинтригованный, но знающий склонности Пабло к розыгрышам, Гийом поспешил в лавку Саго и столкнулся с юной, стройной девушкой с двумя каштановыми косами на плечах. Она только приступила к занятиям живописью. Поговорив с ней, Аполлинер, которому было тогда двадцать семь, почувствовал, что влюбился с первого взгляда: «Она веселая, добрая, одухотворенная, талантливая! Она подобна маленькому солнышку! Она создана для меня».
Действительно, Мари Лорансен была довольно красива, хотя ее красота несколько необычна. Теперь Аполлинер приходит в Бато-Лавуар только вместе с ней, что не очень устраивало Пикассо и его «банду», так как они обожали Гийома, но Мари не вызывала у них особой симпатии. Они считали ее претенциозной и экзальтированной, у них создавалось впечатление, что она рассматривает их богемную компанию так, словно попала в зоопарк. Но еще больше невзлюбили ее женщины. В своих воспоминаниях Фернанда описывает ее «лицо козы, близорукий взгляд, глаза, посаженные близко к остренькому носу, кончик которого всегда немного красный […]. Она внимательно рассматривала все вокруг, заглядывая в каждый уголок, причем, что удивительно, нисколько не смущаясь. Любопытная, с лорнетом, помимо очков, чтобы лучше все рассмотреть». И довольно дружелюбно добавляет: «В конце концов, мы привыкли к ее манерам, и, когда Аполлинер приводил ее, никто не обращал на нее внимания».
Действительно, ее поведение приводило окружающих в некоторое замешательство. Впрочем, если все называли Пикассо «Пабло», Макса Жакоба — «Макс», даже Гертруду Стайн — «Гертрудой», то ее называли только «Мари Лорансен».
Как и Аполлинер, Мари — внебрачный ребенок весьма влиятельной персоны, имя которой оставалось тайной. Мать Мари жила в расположенном в районе Отой комфортабельном доме, практически не покидала его, полностью посвятив себя занятию рукоделием. Мари, приученная к строгой дисциплине, была вынуждена просить у матери разрешения вернуться домой в десять вечера, когда отправлялась с Гийомом в гости к Пикассо. Однако это не помешало ей участвовать в последних сеансах курения наркотиков в Бато-Лавуар. Действительно ли она увлеклась Гийомом? Она никогда не оставалась у него. Конечно, и Аполлинер не был лишен недостатков: он отличался скупостью и какой-то маниакальной мелочностью. Причем часто это доходило до крайностей. Так, любовью они занимались в его квартире только в кресле, так как он опасался, что подобные «упражнения» на кровати могут повредить безукоризненному состоянию ее покрывала…
В компании Пикассо Мари занимала несколько особое положение. Так, если Фернанда написала несколько картин, ни на что не претендуя, то Мари — единственная женщина в «банде» Пикассо, которая действительно была художником. Находящиеся рядом такие таланты, как Пикассо или Матисс, не только не «подавляли» ее, но и не оказали сколь-нибудь заметного влияния. Она создавала свой собственный мир, не похожий ни на какой другой, необычный мир, в котором переплелись персидская миниатюра, волшебная сказка, средневековые гобелены и салон мод рубежа XIX–XX веков. Женщины на ее картинах, часто сопровождаемые борзыми, наделены огромными глазами ланей. Во времена, когда на полотнах распоясавшихся фовистов кричали яркие краски, она предпочитала оттенки серого, белого, бледно-розового и нежно-голубого.