Пикировщики
Шрифт:
– Есть попадания!
– услышал Усенко голос радиста.
– Жора! Доложи поточнее, что там видишь?
– приказал командир экипажа.
– Разбиты и горят два танка!
Не утерпел летчик, мельком взглянул вниз и увидел участок дороги, накрытый взрывами и дымом. И хотя вокруг "семерки" рассыпались огненные веера, хотя рядом с кабиной проносились их сверкающие струи, Усенко не замечал опасности, он был удовлетворен. Ему захотелось сказать доброе слово бомбардиру. Но тот опередил его:
– Посмотри на нашу работу, Костик!
Улыбаясь, летчик смотрел и смотрел на землю, стараясь запечатлеть подробности. Теперь от головы до хвоста по всей колонне горели черные костры: от грозного врага уцелела едва третья часть.
– Здорово помогли рокоссовцам. Эти фашистские вояки уже не придут своим на помощь...
– Командир! Командир!
– закричал радист.
– Снизу заходят четыре "мессера"! Дистанция - три километра.
– Спокойно! Будем драться!
На секунду оглянулся назад Усенко и там увидел врагов. Они, как и Пе-2, находились в развороте, на фоне желтеющих полей четко проступали их темные продолговатые контуры. Значит, гитлеровцы оставили группу Челышева и вернулись к колонне, увидели в небе одинокий Пе-2 и решили уничтожить его, почуяв легкую добычу. Радость трудной победы сменилась тревогой: "Расстреляют с первого захода. Не уклониться..."
В телефонах раздался спокойный голос адъютанта:
– По науке заходят: с двух сторон парами, чтобы, значит, взять в клещи! Лопатин уже откинул к борту свое сиденье-тарелку и встал на ноги к пулемету. Храбрые арийцы! Вчетвером на одного... Но и мы не лыком шиты! О, боже! озорно улыбнулся Лопатин.
– Помоги завалить хотя бы одного стервятника, жив буду, не поскуплюсь, свечку поставлю!.. А то и две!
А враги все ближе. Константин выровнял машину, направил ее на восток, с надеждой посмотрел на землю: далеко ли до линии фронта? Очень далеко. Лететь не менее семи минут. Эх, дотянуть бы...
– Атакуют с двух сторон!
– Совершенно верно!
– У Лопатина удивительное самообладание. Говорит радисту: - Эф-три! Твоя левая пара, моя правая. Да не спеши! До них еще две тысячи метров. Подпускай поближе. Бей наверняка, но не увлекайся: береги патроны! Надо продержаться всего семь минут. Это три, четыре атаки!
– Слушайте, Макар Давидович! Запас высоты есть еще. Командуйте.
– Добро! Нас голыми руками не возьмешь! Жизни свои продадим дорого!.. Ну, братцы, не торопясь, поспешим!
"Два километра? Значит, сейчас начнется..." Напряжение нарастает. А расстояние между "петляковым" и "мессершмиттами" стремительно сокращается. Костя волнуется: только бы не упустить момент!
– Маневр влево!
– кричит Лопатин и нажимает спусковой крючок. "Шкас" захлебывается от выстрелов.
На крыльях истребителей тоже засверкали огни, и трассирующие цепочки снарядов и пуль от их пушек и пулеметов протянулись к бомбардировщику. Поздно! Усенко успел направить "семерку" вниз. Вражьи трассы пронеслись мимо.
Застучал
– Заходят сверху и снизу!
– сообщает бомбардир. Он грудью навалился на рукоять "шкаса", впился взглядом в кольца прицела, подвел их и задержал на белом коке ведущего Ме-109, ожидая, когда тот приблизится,
Константину не видны вражеские истребители: они атакуют сзади. Все его внимание поглощено пилотированием, но по репликам и командам ему живо представляется обстановка боя: Лопатин бьет короткими очередями, комментирует поведение немцев, подсказывает Збитневу. Тот стреляет молча, но по звукам стрельбы - редким из крупнокалиберного люкового и частым из бортового "шкаса" - командир знает, что радист бросается то к одному пулемету, то ко второму.
– Ближе! Ближе!
– кричит Лопатин, обращаясь к фашистам.
– Вот так! Строчит его пулемет.
– Маневр влево!
Самолет пока еще слушается пилота, уклоняется. И опять рядом с кабиной проносится вихрь смертельного огня, а вслед за ним в развороте мелькают фюзеляжи "мессеров".
– Осторожно действуют, издалека... Маневр вправо!
Вправо маневрировать труднее - там неработающий мотор, можно не удержаться, упасть...
Басовито застучал люковый пулемет, и вдруг "семерка" резко задрожала: правую плоскость крыла будто прошила гигантская игла - в дюрале появились зазубрины новых дыр. Но вторая атака была отбита. Летчики перевели дух.
А гитлеровцы заходили еще раз. В стороне зажелтели хвосты еще двух "мессершмиттов". И в этот раз они стреляли с большой дистанции; побаивались пулеметов пикировщика. Усенко, как мог, маневрировал самолетом и с растущей надеждой вглядывался в дымы фронта. Они приближались. Но как медленно!
Немцы изменили тактику: теперь они атаковали не парами, а поодиночке. Положение экипажа бомбардировщика ухудшилось: ему чаще приходилось открывать огонь. И чаще Константин всем телом ощущал бешеную дробь вражеских пуль по броне. Пробили фонарь кабины, через его дыры врывался шипящий воздух. От напряжения подступала страшная усталость, но он упрямо приказывал себе: "Держаться! Драться до последнего!"
Почему так долго не слышно радиста? Жив ли?
– забеспокоился пилот и включил переговорное устройство:
– Слушай, эф-три! Как там у тебя?
– Патроны кончаются, командир!
– Продержись! До фронта еще десять километров... Справа и слева от самолета снова мелькнули огненные молнии, и "семерка" задрожала от очередных попаданий: на правой плоскости крыла появились большие дыры, а из разбитого мотора вырвались языки пламени. Пламя быстро приближалось к кабине летчиков.